Кержак
Шрифт:
Купеческое и прочие сословия советская власть нещадно изживала, новенький на хулигана внешностью не походил, но денег за спрос, добрым людям известно, не берут…
– Нам трёхкомнатку выдали в наём. В том доме на левом взгорке…, – с понятным кивком ответил Шунька.
– Трёхкомнатку на семью? Знать, гепеушник? – пацаны усмехнулись, – Из гепеу да с управы эвон дом подселяют…
– Отец инженер-землемер градостроя, – гордо ответил Шунька. – И будет на том! Меня звать Шунька… Кержаев…
– Знакомства потом. Бей штрафной. Посмотрим, как тея называть! – приговорил
Шунька поставил мяч в одиннадцати шагах от ворот, сам отошёл на разбег. Тут он понял, что погорячился с дальностью, так как от штанги до штанги всего метра три, и рыжий с растопыренными руками и длиннющими ногами не оставлял поля к манёврам. Шунька примерился, разбежался и поддел ногой так, что мяч полетел много выше рыжего, а звук удара послышался как от удара хлыстом. Ребятня рассмеялась.
Рыжий распознал уловку, но вида не подал:
– Мазила, но шваркнул хлёстко… С Рябыми знаешься?
– Ни с кем пока не знаюсь…
– Вороватые они… Будешь знаться, к нам не ходи…
– Мне всё вновь… а с вороватыми на слободке дружбы не водил и здесь не собираюсь…
– Лады, вставай играть против меня и сымай чёботы, иныче все ноги нам засинячишь! – скомандовал рыжий.
Разувшись, бросив чёботы за ворота и закатав по колено штаны, Шунька снова вызвал насмешки белыми култышками. Ехидно ухмыльнувшись, рыжий ввёл мяч в игру. Тактики игры у футболистов не было, разметок площадка не имела, ребятня просто гоняла мяч из угла в угол, не соблюдая ограничений.
По завершении игры проигравшая команда встала по линии ворот, приспустила штаны. Мал мала меньше, с краю самая высокая задница рыжего. Каждый из победителей, Шунька в их числе, мячом метров с пяти набивают проигравшим «сало».
– Кучно ставайте… а то растянулись по воротам…
– Ничё, завтра ваше сало отобьём… Отыгрыш назначаем! – задорится рыжий, пригибается и видит: к парням, игравшим в карты за кустами, подошла троица шпанистых пареньков.
Заводила сразу завёл разговор с картёжниками:
– Пека, сапоги есть… на мену аль продажу…
– Ну-ка, Рябой… кажи сапожки, – сбросив карты на кон и затушив папироску о подошву ботинка, откликнулся Пека.
– Новы, кожаны, мухой не одёваны! – усмехнулся Рябой.
– Признавай – стащили? – ухмыльнулся Пека.
– Товар ходовой, по нраву – бери! А нет и спроса нет…
Пека взял сапоги, пощупал, покрутил, высматривая изъяны, сложил подошвами. Проверил на совпадение размера, приложил к подошве своего ботинка, о который тушил окурок. Показал несовпадение, бросил примерить остальным:
– Маловата будет… твоя обувка!
Примерили ещё двое, вернули Рябому и демонстративно отвернулись. Из валявшейся на кону пачки достали папироски, закурили от одной спички и без слов погрузились в карты.
– Ну… кой ответ? Брать будете? – не унялся Рябой.
– Гуляй, Рябой… товар не нашего внимания…, – отвадил некто из клубов папиросного дыма.
Новая квартира досталась Кержаевым в старом доходном доме одного из богатейших купцов. Большая дубовая дверь из двух створов, битая скорым перемещением мебели прихожая. Стены крашеные, кое-где облуплены, потолок закоптелый от времени. Мелкие трещинки да редкий отвал штукатурки. С потолка подвисает на проводе пыльная лампа. В углу бронзовая вешалка с девичьим пальтишком, на крючке одинокая шляпа.
Комнаты оставлены бывшими постояльцами в бардаке, но новосельцы к такому состоянию жилья были готовы. До переезда они проживали в деревянном доме, имея на семью небольшую каморку и отгороженный угол за печью в тёплом чулане. Последние годы не бедовали, обретались всё-таки при службе, об отдельном жилье разговоры поднимались редко или велись в большей степени не прилюдно.
В эти годы Нижний Новгород значительно прирос территориями в нижней заречной части за счёт ударного строительства и расширения заводов корабельной, авиационной и автомобильной индустрии. Строились новые дороги, прокладывались трамвайные пути, возле новых предприятий росли жилые кварталы. К межеванию земель приложил свои знания и навыки Александр Милентиевич. Непубличными стараниями жены, Зинаиды Михайловны, семье могли бы выделить жилую площадь в Соцгороде, новом микрорайоне при автомобильном заводе имени В.М. Молотова, но повышение мужа по службе занесло их семью в верхнюю историческую часть города.
Отец, мать и дочь Кержаевы копошились с привозной казённой мебелью и мелкими пожитками. Примерялись, двигали, раскладывали. Дочка, девчушка лет восьми, была незаменимой помощницей, пока брат гонялся на улице. Незаметно к вечеру раздался стук в дверь, первой среагировала дочь. Звонко отщёлкнула щеколду и, натужно кряхтя, потянула створ:
– Тяжалуща-та какая!
– Обожди, помогу…, – окликнула из комнаты мать.
– Справилась!
Отведя створ, дочь вдруг захихикала. В прихожую вышла мать, вытерла руки о подол, увидела сына, саркастично умилилась и ради приличия по-матерински заохала:
– Ох ты, Боже ж мой! Смотрите на него: подрался с кем?
В прихожей стоял распаренный Шунька. Штаны грязные, поясной ремешок в руке, ноги босы. На лице разводы грязи.
– Да не, мам… футбол гоняли, – ответил Шунька, протёр кулаком под носом, размазав грязь на щёки, как тот футбольный волотарь. Мать остановила взгляд на босых ногах, Шунька скосолапил стопы и стеснительно поджал пальцы.
– Четырнадцать уже, а всё как сорванец. Боты где?
– Боты пропали, мам… пока играл… Кожак вот уберёг, —успокаивающе, предъявил ремень сын.
– Горе… луковое… Скидывай грязь и на кухню мыться…
В прихожую вышел Шунькин отец, залыбился на сына:
– Выиграл хоть?
– Выиграли. Завтра отыгрыш… Мам, есть старьё на игру?
– Найду, как привезём баулы…, – женщина повернулась к дочери: – Верушка, готовь корыто – будем замараху мыть?
– Како корыто, мам? У нас теперь ванна… для грязнуль…
– А ты прям-таки чистюля? – Шунька играючи подоткнул сестре под рёбра пальцами. Вера привычно взвизгнула и отскочила к матери: