Кесарево свечение
Шрифт:
— Ни фига они не шелестели! — начал злиться сочинитель. — Зяби, господин депутат от аграрной партии, шелестеть не могут. Это не растения, к вашему сведенью! Зяби — это вспаханная земля-с! — Напрасно я добавил это «с», подумал он, злясь теперь уже на самого себя. Разве можно в стиле Таврического дворца-то с воровской шайкой?
Депутатам, однако, эта «земля-с» чрезвычайно понравилась. Вот так надо теперь говорить, как Ленин. Такой сарказм будет высказан «Яблоку»-с, господа-с! Калаш позвал стюардесс:
— Нут-ко, Тамарушка, Ольгушка, откройте-ка нам «Кликуши»!
Девушки тут же явились с «Вдовой Клико». Тост был предложен опять за Власа Ваксакова, на книгах которого, оказывается, все присутствующие росли.
Стас совсем взъярился:
— Какой я вам Влас?! Вы, я вижу, ничего не знаете моего кроме тех повестушек. Ну так знайте, я автор двадцати больших романов под другим, то есть моим настоящим, литературным именем!
Компания как бы не особенно и вслушивалась в его восклицания, посмеивалась, переговаривалась друг с другом, один только идеолог Жиганьков был очень внимателен, даже рукой расширил орган слуха. Выслушав, приблизился вплотную и под той же самой рукою, которой слушал, шепотнул:
— Забудь, Влас, это все наносное. Забудешь, и мы не вспомним.
Тут «Илья Муромец» вошел в зону турбулентности, и депутаты разошлись по своим креслам то ли предвкушать победу народного блока и запрет всех других партий, то ли, наоборот, кошмариться от противоположной перспективы: сатрапы Ельцина разгоняют Думу и запрещают авангард трудящихся. Куда меня несет, ныло в зубах у Стаса Ваксино. Ведь не в страну богемных воспоминаний лечу, а в чистый совдеп.
Оказалось не так все однозначно.
В аэропорту делегацию «левых думцев» ждала огромная толпа островитян с красными знаменами, православными хоругвями, портретами Ленина, Федота Скопцо и главного гостя Жиганькова. Нашлись, однако, и те, кому интересен был Стас Ваксино. Группа журналистов, не обращая внимания на коммуняг, окружила старого сочинителя. Ни о каком Власе Ваксакове они никогда и не слышали, а вот ваксиновские романешти явно читали.
— Вы даже не представляете, господин Ваксино, какое значение ваш приезд имеет для тех, кто еще не совсем спятил на Кукушкиных островах, — сказала ему молодая остроносая журналистка.
Стас, взглянув на нее, вдруг задумался о феномене нового русского остроносия и стал отвечать невпопад.
Как старый человек, он помнил времена, когда подобные остренькие выступы лиц были на родине редкостью. Доминировали все-таки кругленькие пенечки, дырочками слегка вверх. А нынче весь русский тип, особенно в женской части, как-то по-немецки заострился. В то же время в Германии распространились среди девушек широкие славянские скулы, полные губы и вздернутые носята. Вот таким образом спустя несколько послевоенных поколений стал проявляться обмен генами, что происходит волей-неволей, когда орды бесноватых мужиков входят в порабощенные женские территории.
— …и все-таки частью постмодернистского направления, не так ли? — завершил свой вопрос журналист в майке экологического общества «Эвкалипт».
— But of course. — Ваксино невпопад стал отвечать по-английски. — I was a part of it before I came into being. [96]
Журналисты пришли в восторг, но не от остроумия старика, а от своих собственных возможностей. Заголовок был готов: «Русский писатель отвечает по-английски».
Все это происходило, надо сказать, прямо на летном поле, едва ли не под натрудившимися соплами «Ильи». По наблюдениям Ваксино, российская элита того за людей не считает, кому не подают автомобиль к трапу. При разборке транспортных средств выясняется, кто есть кто. Главный ленинец федерации Жиганьков безошибочно направился к длиннющему лимузину. Так и Ленин бы сделал. Проходя мимо трехцветного флажка на крыле хамовоза, он небрежно щелкнул по нему пальцем, от чего преданный электорат понимающе взвыл. Владыка Филарет был встречен
96
Разумеется. Я был его частью еще до своего появления на свет (англ.).
Постмодернист на такие т. д., конечно, не рассчитывал. Ведомый длинноносой русской островитянкой, он начал было пробираться к стоянке такси, однако был остановлен казаками. Оказывается, и для «человека сложной судьбы» был приготовлен экипаж, хоть и обычная черная «Волга», но с синей мигалкой на крыше. Казаки оттерли журналистов, и Стас, вернее, Влас плюхнулся на заднее сиденье, до сих пор хранившее запах обкомовских задниц.
Когда-то, году так в 66-м, что ли, такая же «Волга» ждала его в этом же аэропорту, и в ней сидел пьяный кореш, местный поэт Ян Петрушайло. Им обоим было тогда немного за тридцать, и вечный хмельной кураж гнал их на одно из седел трехглавого Святоша, в турбазу, где, казалось им, сохранился нетронутым пузырь свободы. По дороге, на серпантинах, в виду открывающихся долин с казачьими поселениями, Петрушайло бахвалился глубинной причастностью к экзотической земле. «Глянь-ка налево, Стас, видишь, там сторожевой хутор Дикарь, в нем мы насчитываем семьсот сабель. Готовы выступить по первому призыву. Глянь-ка направо, белоручка Ваксино, перед тобой сторожевой хутор Есаул, восемьсот сабель готовы к походу!»
Обкомовский шофер покрякивал: «Ну, это уж ты преувеличиваешь, Янко. В Есауле и пятисот сабель не наберется. Другое дело — вон там, на склоне, линейная бригада Кавалеровская, она может и тысячу клинков представить». Давно уже тут не было никаких «сторожевых хуторов» и «линейных бригад», вместо них стояли расказаченные колхозы — имени Ленина, имени Кирова, имени XIX партсъезда, однако шофер и поэт — он же инструктор отдела культуры — с удовольствием разыгрывали перед приезжим какой-то блеф по мотивам казачьей вольницы.
Нынешний шофер явно не был расположен к мистификациям, да и возрастом сильно отличался от той вечно поддатой молодежи. У него были инструкции по доставке именитого гостя в гостиницу «Бельмонд», что в самом центре на углу Орджоникидзе и Дзержинского, и он их строго выполнял с хмуроватым, но добросовестным профессионализмом. Рука с морской наколкой — русалка, оседлавшая якорь, — тяжело лежала на руле.
Залитые закатным солнцем предгорья были знакомы не меньше, чем эта наколка. В то же время трудно было представить, что это те же самые предгорья тридцатилетней давности. Вдоль дороги иногда мелькали какие-то признаки мелкой капиталистической активности. Например, появилась ярко раскрашенная фигура ковбоя с плотоядной улыбкой и с надписью над головой: «Шашлык есть всегда!», что представляло как рекламную игру слов, так и глубокую историческую альтернативу. Доминировали, однако, стоящие среди блочных пятиэтажек монументы: то высокопарный латунный Скопцо, то тяжелый цементный Ильич, как всегда в жарких краях, облаченный в пальто и коверкотовую кепку.
Казаки на мотоциклах неслись вровень с кортежем машин. На обочинах кое-где виднелись кучки граждан то под красными, то под трехцветными флагами. Ваксино поинтересовался, какой населенный пункт они в данный момент проезжают.
— Сторожевой хутор Индюк, — ответил шофер.
— Сколько сабель? — спросил писатель ради шутки.
— Четыреста семьдесят, — был ответ. Как видно, кое-что здесь все-таки было восстановлено по историческим стандартам.
Ваксино поймал на себе взгляд водителя из зеркальца заднего вида. Тот явно присматривался. Русалка в обнимку с якорем по-прежнему маячила то ли в глазах, то ли в памяти.