Кетанда
Шрифт:
Видно, однако, было, что он доволен. И Васька был доволен. И Мишка. Он вглядывался вперед, сердце наполняла хорошая рабочая тревога — крепкое дело впереди и его надо сделать. В этом был весь Мишка.
К вечеру они отмахали сто семьдесят километров. Целый день светило солнце. На скорости холодно было. Время от времени глушили мотор и шли на веслах, грелись. Несколько раз останавливались в красивых местах. Доливали бензин. Чай варили.
Было уже шесть часов. Солнце еще не коснулось горизонта, но становилось совсем холодно. Настоящая зима была
— А какое сегодня число? — спросил вдруг Серега, повернувшись к мужикам. Грязная бан-дана косынкой завязана под подбородком, чтобы закрывала уши, сверху лыжная шапочка натянута. Нос красный и сопливый. Мужики рассмеялись.
— И-ей-ех, — вы на себя-то посмотрите! — покачал головой Серега.
На Мишке была зимняя шапка. Вся в инее от дыхания.
— Тридцать первое августа, — посмотрел Васька на часы.
— Вот и я об этом, — Серега засунул руки между ног, — завтра осень!
Мишка с Васькой улыбались и смотрели на снежные берега.
— Завтра мои в школу пойдут, — Васька поежился, — в платьицах. Даже не верится, что где-то сейчас тепло.
— Я вам говорил, надо на юг ехать, — фантазировал Серега, — лежали бы сейчас на пляже. Кругом — девки! — он повел рукой по горизонту. Концы косынки под подбородком качались двумя примороженными заячьими ушами.
Мишка с Васькой опять расхохотались.
— Чего вы?
— На пляже тебя представил, — всхлипывал Васька от смеха, — в этом платочке и с соплями.
— Всех наших девок бы перепугал! — недовольно хмурился Мишка из своей шапки.
— Эх, дурачки, дурачки! — Серега стал растирать щеки, — холодно же!
Они остановились в красивом месте. С высокой открытой косы далеко было видно белую спокойную тундру. Река огибала их лагерь. Снег все укрыл и лежал надежно — звучно скрипел под ногами.
— Пошли сходим! — Серега стоял наверху косы и глядел вдаль, — давайте, собирайтесь, погода такая!
Они нацепили патронташи, зарядили ружья и пошли. Кругом был ровный, белый, чуть рябоватый простор, глаз ни за что особенно не цеплялся, и они направились к какому-то далекому бугру.
Только издали тундра ровная. Они шли, а под ногами были то высокие кочки, причудливо засыпанные снегом, то топкие болотца, а местами, в низинках, — непролазный ольховый кустарник. Они обходили болотца и заросли безо всякого раздражения — ведь, если никуда не спешишь, все это неважно. Даже почему-то и приятно.
Тундра, весной и летом круглые сутки залитая ярким светом и переполненная птичьей и всякой другой жизнью, опустела. Умолкла. И солнце теперь было другим. Как будто все время утреннее, в туманной дымке, не проснувшееся и ленивое.
Куропатки, вылинявшие уже, белые, как ангелочки, с громким сердитым коконьем, широко разносящимся в холодном, молчаливом воздухе, вспархивали из-под самых ног, отлетали недалеко. Друзья рассматривали их в бинокль. Ружья висели на плечах, можно было, конечно, и загон устроить, но не хотелось
Через час добрели до бугра. На солнечном склоне снега не было, они сидели и курили на сухом, замерзшем мху, и любовались громадным дымчато-розовым небом.
Под ними стыло озеро. Оно наполовину уже было затянуто льдом и припорошено снегом. Две чайки летали.
— Никогда не видел двух чаек! — сказал Васька. — Так вот, чтоб две — и больше совсем ничего.
— Тут вообще всё так… Просторы гигантские, аж дух захватывает. — Серега задумался, — аж сам себе гигантом кажешься! А береза — ниже колена! Но береза, — добавил, — даже сережки на ней висят.
— Не тундра громадная, — Мишка глядел куда-то вдаль, — а небо. Ты на него и не смотришь, а все равно чувствуешь. А оно, видно, не пустое. Может, это оно нас делает большими?
Друзья сидели, разинув рты на небо, а совсем недалеко от их бугра шла оленья тропа. Если бы они были внимательнее, они обязательно бы ее увидели.
Почти строго на юг с Таймыра на плато Путо-рана неторопливо шли олени. Небольшими вереницами по десять, пятнадцать, пятьдесят голов. Ближе к горам стада увеличивались до многих тысяч. В этом движении с севера был простой смысл — на юге было теплее и не так много снега, из-под которого животные добывали себе корм. Но почему они шли одними и теми же тропами? Из года в год, сотни лет. Тысячелетия. Озера зарастали. Реки меняли свои русла, и там, где когда-то было узко, становилось широко, но звери упрямо переправлялись в тех же местах. Люди ставили охотничьи балки на этих путях, но олени не сворачивали, платя ежегодную дань.
Тропы были хорошо натоптанные и чистые от снега. Животные двигались днем и ночью и почти не паслись. Пар шел из их теплых мягких ноздрей. Олени знали, что наступает зима. И знали, как быстро она здесь наступает. Севернее, всего в пятидесяти километрах, уже лежал глубокий снег. Олени знали это, а люди — трое, сидящие на бугре, — не знали, и им хотелось узнать. И про то, как наступает зима, и, может быть, еще что-то.
Серега открыл объектив и зашел так, чтобы и закат был виден. Лег на землю и долго целился. Солнце большим красным шаром лежало на сизом краю тундры. Низкие кустики тянули узорчатые синие тени по холодно розовеющему снегу.
Утро было похоже на вчерашнее. Солнце во все небо. Такое сильное, что в палатке было тепло. Васька сварил кофе и подал «в постель». Помате-рился для порядка, распихивая неохотно оживающие спальники. Сигаретки подкурил. Распахнул вход, чтоб выветривалось.
— Ну что там, дядь Вась? — Серега протирал очки и жмурился слеповатыми глазами.
— Отлично. Льдины плывут…
— Какие льдины? — удивился Мишка и стал расстегивать спальник. Он и ночью несколько раз просыпался и тревожно прислушивался к непонятным тихим звукам с реки, но… льдины-то почему?