Кетцалькоатль
Шрифт:
В этот момент мне и прилетело по шлему. Наверное, каменной булавой, потому что удар был сильный, тяжелый. Шлем не проломил, но контузил малехо, на несколько секунд вывел меня из боя. Как следствие, пропустил еще один удар, на этот раз по кисти правой руки и чем-то поменьше, наверное, бронзовым топором, который не смог прорубить кольчужную руковицу. Рукоять сабли выпала, повисла на темляке. Я поднял щит выше и тряхнул головой, чтобы вырваться из легкой контузии. Со второй попытки поймал рукоять сабли и с трудом, в полсилы, сжал ее, после чего сразу же всадил острие в бочину вражеского воина, который теснил стоявшего справа от меня пукина. Дальше я действовал осторожнее, нанося короткие колющие удары. При каждом в правую кисть как бы вплескивалась струя боли, растекаясь до кончиков пальцев, переходя в неприятное
Как позже мне рассказали, деморализация чанка началась с их правого фланга, который был ближе к нашим лучникам. Меткими выстрелами с короткой дистанции аука выкашивали врагов десятками. Уцелевшие чанка, закрывшись щитами, начали пятиться вниз по склону, к центру своего построения. Оставшийся без дела наш левый фланг начал разворачиваться, преследуя их и заодно атакуя во фланг тех, кто рубился. Лучники передвигались следом, продолжая стрелять. Находясь выше по склону и прикрытые копейщиками, они имели возможность безнаказанно наносить урон, выцеливать без напряга и суеты.
Когда толпа передо мной рассосалась, чанка показали спины, я вздохнул облегченно и выронил рукоять сабли, повисшей на темляке. Боль в правой кисти сменилась на пульсирующую. Любое шевеление пальцами резко усиливало ее. Перекинув щит на спину, я стряхнул кольчужную рукавицу с левой руки, после чего осторожно стянул с правой вместе с темляком. Кисть покраснела и распухла. Наверное, поломаны кости. Моим подданным не надо знать, что я так же смертен, как они. Левой рукой я неуклюже затолкал саблю в ножны, после чего решил подождать Гуама, чтобы помог снять оружие и доспехи. Слуга и так знает, насколько «божественен» его господин.
78
Обычно в парламентеры выбирают несколько стариков. Во-первых, их не так жалко, если грохнут. Во-вторых, за редким исключением до преклонных лет доживают только те, кто умеет договариваться. В-третьих, одна выжившая из ума голова — плохо, а несколько — хорошо в силу аннигиляции. Интересы чанка представлял один мужчина лет тридцати с небольшим, Звали его Катари (Змей). Так что встретились два змея — оперенный и ползучий. Наверное, только получил власть, не научился делегировать полномочия, поэтому отправился сам решить жизненно важный вопрос. Если не справится, вождем племени станет другой, Черные волосы зачесаны вверх и перехвачены зеленой лентой, образовав «малярную кисть». Одет во что-то типа пончо (прямоугольный кусок шерстяной ткани с отверстием для головы) длиной почти до коленей, перехваченном в поясе широким кожаным ремнем. Расцветка — красновато-коричневые геометрические узоры на темно-зеленом фоне. Судя по перевязанному правому плечу, участвовал в сражении и был легко ранен, скорее всего, стрелой. Лицо отрешенное, как у смертника-добровольца, но светло-карие глаза живые, цепкие, фиксирующие все детали. По моей перевязанной правой кисти скользнул взглядом и внешне никак не отреагировал, хотя, наверное, это приятная новость: если бога можно ранить, то, чем черт не шутит, есть шанс и убить.
Я принимал Катари в патио деревенского дома, сидя в тени у стены на деревянной лавке на каменных опорах. Гостю была предложена низкая трехногая табуретка. Он и так на голову короче, а на табуретке и вовсе казался пигмеем в сравнение со мной. Когда смотришь на собеседника снизу вверх, неосознанно ощущаешь себя подчиненным. Рядом со мной стоял купец-переводчик Туну. Слуга подал нам сосуды из сушеных тыкв, наполненные отваром из листьев коки. Я уже подсел на этот напиток. Без него чувствую себя сдохшим автомобильным аккумулятором. Сосуд я взял правой рукой, дав понять, что рана несерьезная, хотя левой было бы намного комфортнее.
Сделав пару глотков, произнес условия, на которых приму капитуляцию чанка:
— Вы больше никогда не нападаете на моих подданных, нынешних и будущих. К ним относятся не только те, что живут в горах выше вас, но и Чимор с Ичсмой. Вы не нападаете на караваны, которые идут к нам и от нас, — после чего подсластил пилюлю: — На все остальные можете. — Следующие два глотка. — Рядом с караванным путем будут построены три крепости. Вы будете помогать: на каждую выделите десять лам
— Это все условия? — задал Катари уточняющий вопрос.
— Да, — ответил я и вспомнил, что я все-таки из двадцать первого века: — Нет, еще одно: никаких человеческих жертв. Боги не нуждаются в них. В остальном мы не будем вмешиваться в ваши ритуалы и обычаи, живите, как хотите.
— Твои условия тяжелы, но мы их примем, — после короткого раздумья, произнес он таким тоном, словно имел выбор.
Я улыбнулся снисходительно и произнес нравоучение, как умудренный папаша бестолковому дитяти:
— Вы бы приняли любые мои условия, но, в отличие от вас, я предпочитаю иметь много друзей, а не много врагов, хотя знаю, что с вами мы никогда не установим добрососедские отношения. Просто запомните, что иногда боги наказывают милосердием.
Я был уверен, что подрастет следующее поколение чанка и попробует на слабо инков. К тому времени еще будут живы командиры, которые сейчас со мной. Я постараюсь, чтобы они запомнили, как надо воевать с чанка, и применили боевой опыт с умом.
— Ты должен взять в жены мою сестру, чтобы мы породнились, перестали быть врагами, — выдвинул условие Катари.
Покоритель должен пострадать, а лучшего наказания, чем подсунуть ему жену, не придумаешь. Заодно Катари повысит свое право быть вождем. Я не стал отпираться. Одной женой больше, одной меньше… Тем более, что Оклё вся отдалась заботе о сыне, а Чъаске к моему возвращению из похода станет не до меня, потому что живот ее стремительно растет.
Третью жену звали Илли. На языке аярмака ее имя значит Туман, а на языке чанка — Сок дерева, плода. В общем, оба перевода многообещающие. Была она невысокого роста и с капризным лицом. Подозреваю, что Оклё и Чъаска с ней не соскучатся. Зато все три будут меньше выносить мозги мне.
79
Коммунизм, как и любая религия, держится на вере, то есть обитает в сердце, а не голове, поэтому так легко одурманивает иррациональных восточноевропейцев, азиатов, африканцев, латиноамериканцев, склонных к эмоциональному восприятию бытия, и плохо приживается в странах, населенных рациональными выходцами из Западной Европы. Мои новые поданные были готовы к встрече с зачатками коммунизма, которые я начал внедрять, вспомнив, что мне рассказывал когда-то в будущем гид Тупаку Амар об империи инков. Все пригодные для сельского хозяйства земли были обмеряны и записаны, точнее, завязаны в узелки. Отныне каждый крестьянин получал надел, позволяющий прокормить его семью и отдать треть правителю. Когда людей становилось больше, чем могли прокормить террасы, переселяли молодые семьи на неосвоенные земли, где им первые годы помогало государство. Кочевники платили налоги шерстью, ремесленники — своей продукцией. Последние были сведены в большие мастерские, где изготавливали стандартную продукцию, чтобы не было лишних поводов для зависти. Примерно половину собранного я раздавал знати, а остальное закладывал в хранилища (коллка). Это были сложенные из сырцового кирпича башенки или купола с круглым лазом диаметром сантиметров шестьдесят, расположенным на высоте около метра над землей, который потом заделывали. Кукурузу хранили в больших глиняных кувшинах с маленькими отверстиями; картофель — в циновках из тростника; листья коки — в корзинах из тростника корзинах; высушенные плоды — рогожах из тростника; одежду — в тюках по двадцать комплектов. В случае неурожая, землетрясения, наводнения, пожара, войны каждый житель получал из коллка столько, чтобы его семья не голодала, была одета и имела орудия труда. Вдобавок возле каждого поселения были выделены так называемые храмовые земли. Их обрабатывала община и отдавала весь урожай жрецам, которые молились вместо крестьян богу Солнца, ставшему теперь первым среди равных. Для введения единобожия пока не наступило время. Распределением собранных налогов занимались чиновники. Работали все, только одни на террасах и пастбищах или в мастерских, а другие в кабинетах и храмах или на боевом посту.