Кетополис. Мое имя никто
Шрифт:
Пролог
Океанский бриз рвет полы черной морской шинели.
Светает. Утоптанная трава, рядом – обрыв, волны бьются о серые камни. Летят брызги. «О скалы грозные дробятся с ревом волны».
Офицер бросает шинель на руки вестового, остается в мундире. Без перчаток пальцы занемели, мерзнут. Офицер дышит на них. Белесый пар улетает в сторону. Холодно. Секундант Тушинского в черном сюртуке, в плаще, в шляпе, которую придерживает рукой. Худое костистое лицо. Делайте п-поправку на ветер! – говорит секундант офицера. Тушинского
– Где д-доктор? – спрашивает секундант офицера у секунданта Тушинского. Тот молча качает головой. Не знаю. Секундант офицера срывается, бежит к стоящей вдоль обрыва веренице машин. Ветер доносит его сорванный нервный голос:
– Где доктор? Ах, б-боже ты мой!
Тушинский все не выходит. Опять смех. Наконец ведут доктора. Он цапельно перебирает ногами. Кто-то открыл шампанское – слышен хлопок, голоса: о! за вас! за вас друзья! Доктор пьян. Это худой старик в цилиндре. Белые усы и борода клинышком. У него брюки в тонкую полоску, выше щиколоток, тусклые лакированные ботинки. Доктора держат под руки. Один из людей отделяется от группы и бежит к офицеру. Это его секундант.
– Где п-пистолеты?! – нервничает секундант.
– А кого убили? – спрашивает доктор с интересом.
Издалека, от города, доносится первый удар – медленно раскатывается в стылом воздухе. Офицер поднимает голову. Бьют часы на ратуше. С заминкой – гораздо ближе – начинают бить часы за старым портом. Бомм. Бомм. Боммм. Размеренные низкие удары, усиленные эхом. С английской четкостью отстукивают положенное хронометры далекого адмиралтейства. Офицер считает: шесть, семь… С последним ударом дверь мобиля распахивается, на подножку встает человек. Это стройный мужчина в модном пальто. Он изящно откидывает руку с папиросой, замирает так. Тушинский!
– Эффектно, – говорит кто-то за спиной офицера. Порыв ветра разрывает аплодисменты в клочья. Тушинский раскланивается.
– Я не опоздал? – разносится его мягкий голос.
– Вовремя, – говорит офицер хрипло. Тушинский вздрагивает.
Секунданты ведут переговоры. Офицер поднимает взгляд. Небо – сырое и серое. Парусина, провисшая от дождевой воды.
Над побережьем вытянутым пятном плывет дирижабль. Трансокеанский, с материка. Если повернуть голову, то вдалеке, за рядами крыш видно ледяную иглу Хрустальной башни – воздушного вокзала. Но офицер этого не делает. Офицер закрывает глаза.
…Цеппелин занимает полнеба. Брюхо у него серое и грязное. Раздувшаяся туша. Он медленно приближается к причальной башне. Это один из верхних этажей. Цеппелин движется медленно. Наплывает. Лица людей за стеклом. Р-раз! Рты раскрываются одновременно – люди кричат, но не слышно ни звука. Внезапная глухота. Отражение цеппелина движется в стекле. Дирижабль так огромен, что рассудок тянется, словно резиновый.
Вытянутое тело с надписью «LES TRANSPORTS NATIONAUX a'eriens» втискивается в башню. Стекло крошится. Кронштейны гнутся и стонут. Маленькие люди начинают судорожный бег. Их фигурки мечутся и дергаются.
Взрыв. Вспышка. Стена разом лопается. Плиты хрусталя выскакивают из створок и летят вниз. Ниже, ниже, ниже – до самой земли. Здесь стриженая трава и посыпанные песком дорожки. Плиты беззвучно падают и так же беззвучно разбиваются. Осколки медленно проносятся перед лицом дамы с белым зонтом, протыкают насквозь собаку, человека в рединготе, летят дальше. Черные росчерки крови летят вслед.
Офицер стоит и смотрит. Вспышка – почему-то серая – вспухает на башне. Это видно издалека. На тонкой ножке вырос чудовищный нарыв. Весь Кетополис смотрит на это.
И ни звука.
Офицер открывает глаза. Возвращаются смазанные голоса и шум ветра. Грохот прибоя, далекий смех. Хлопки шампанского. От вереницы машин тянутся к месту дуэли любопытные. Офицер поводит плечами, морщится.
К нему подбегает бойкая журналистка:
– «Огни Кето», позвольте представиться, меня зовут… господин лейтенант! да постойте же!
Офицер отмахивается.
Секундант Тушинского беседует с Тушинским. Секундант офицера стоит неподалеку. Доктор привалился к его плечу и дремлет.
Суровый господин с жесткими пшеничными усами. Перед ним – раскладной пюпитр для письма, бумага и чернильница со стеклянным витым пером. Налетает ветер, воет, теребит бумагу, но листки не уносит, бумага закреплена. Господин в летах, грузен. Спокойствие и равнодушие.
Он держит в руках луковицу часов, цепочка уходит под жилет. Господин защелкивает часы и убирает в жилетный карман.
Этот важный господин – распорядитель дуэли.
– Господа… господа, прошу ко мне! – повышает голос распорядитель, чтобы перекрыть вой ветра. – Начинаем.
Он зачитывает вслух, о чем договорились секунданты, подводит итог:
– Был выбран поединок на пистолетах. Что ж, вполне ожидаемое решение. Остались некоторые формальности… Каким оружием желаете воспользоваться? На ваш вкус, господа: дуэльный набор от Мортимера – рекомендую, классика! – или превосходная пара галлийской работы. Что выбираете? Господин актер, слово за вами.
– Я бы предпочел револьверы, – говорит Тушинский. – Если позволите.
Молчание. Лица секундантов вытягиваются, но распорядитель невозмутим.
– Ваше слово, господин лейтенант?
…мертвый, раздувшийся дирижабль, выброшенный на берег. И чайки кружат над ним.
– Согласен.
– Прекрасно, – распорядитель даже не моргает. – Благодарю, господин актер. Тогда, я считаю, будет справедливым, если ваш противник выберет дистанцию. Какую дистанцию предпочитаете? Господин лейтенант!
Офицер поводит плечами.
– Простите?
– Дистанция, господин лейтенант?
– Тридцать шагов, – голос звучит низко и хрипло, как от недосыпа.