КФ, ИЛИ «КОСМОС БУДЕТ НАШИМ!» (Антология 2008)
Шрифт:
Мы пошли вперед стройными рядами, и через полчаса слева от дороги, как им и было положено, возникли озера: большое — прямо перед нами, маленькое — в стороне. И действительно, над озерами мерцала едва заметная дымка купола, а под куполом царила благодать: ласковое солнышко, стройные девушки, играющие в волейбол, лихие парни на водных лыжах, детишки на горке, кафе и закусочные самого разного калибра под пляжными зонтиками на зеленой травке.
Над озером скрипят уключины И раздается женский визг [2]2
Стихи
Большинство прибывших действительно свернули на озера, но и на дороге осталось еще достаточно народу. «Дачники, дачники, — утешала я себя, — день-то воскресный». Еще через полкилометра я сама свернула с дороги на узкую тропинку и обнаружила, что шагаю в колонне из десяти примерно человек. Ни одного знакомого, все довольно серьезные и сосредоточенные, и, что самое интересное, все явно направляются туда же, куда и я. То ли экспедиция в джунглях, то ли пингвины в Антарктиде, то ли детский сад возвращается с прогулки. Пет…
— В общем, представляешь, такой сюжет. Изобретают прибор, который способен пробуждать в человеке предыдущие инкарнации. Ну все, конечно, ломанули проверяться, вдруг они в прошлой жизни были Ротшильдами или Эйнштейнами. Но тут оказывается, что души могут переселяться не только из человеческих тел, но и с других планет. И вот получается, что многие земляне провели предыдущую жизнь в телах инопланетян, причем негуманоидных и очень агрессивных. И когда память о прошлой жизни просыпается, начинается вторжение Чужих на Землю. Изнутри. Представляешь? Ну и вот получилось так, что я в пьяном безобразии рассказал эту историю… э-э-э….. ну, скажем, писателю Н. И не прошло и полгода, как он выпускает книжку и, что самое подлое, посвящает ее… э-э-э… критику П. Я, разумеется, к нему: так и так, почему вдруг П.? А он уверяет, что это именно П., пьяный в дугу, ввалился к нему в номер и поведал мой сюжет. Вот и поди догадайся, то ли я с пьяных глаз перепутал П. и Н., то ли Н. сам был так пьян, что перепутал меня и П. Некрасивая история получилась, ты не находишь? — уловила я отрывок монолога.
Писатели, кажется. Им-то что здесь делать?
Между тем небо постепенно затягивали тучи, зато ветер стих.
Тропинка начала взбираться по склону, и незваные гости явственно запыхтели, выдавая пристрастие к сидячему образу жизни. Я в тот момент была в такой досаде, что только тихо радовалась их страданиям. И тоже, кстати, пыхтела, но не утомленно, а удовлетворенно и злорадно. И за пыхтением сама не заметила, как прошла через калитку и оказалась в саду.
В общем, это было хорошо. Потому что сколько я ни фантазировала о том, как приду сюда, вот этот момент я была не в состоянии себе представить. Такой массив воспоминаний, да еще настолько… э-э-э… эмоционально окрашенный, что казалось, упаду на траву и умру на месте. Но хотя на миру и смерть красна, падать и умирать в незнакомой компании почему-то совершенно не хотелось.
В этом саду я провела… Ну если взять на круг три месяца, да умножить на тринадцать лет, да вычесть дождливые дни, пляжные дни, грибные дни и дни, когда я сидела дома в наказание за дурное поведение, все равно получается около трех лет. Я, Татьяна, иногда Ольга, старшая внучка Константина Сергеевича, и еще мальчишки и девчонки из соседних домов. Здесь, на старой поваленной ели, был наш звездолет. Из корней Константин Сергеевич сделал спинки для садовых скамеек, а ствол и ветки остались в наше полное пользование. Там, в кустах, — тайная хижина индейцев. Ну и разумеется, весь заросший сад был нашим волшебным лесом, Броселианом. И кусты малины, на которые мы нет-нет да и натыкались в зарослях, считались нашей законной добычей. «Взрослая» малина росла у дома, Ольга Леонидовна собирала ее, варила варенье, пекла пончики к чаю, и пить чай с пончиками и вареньем было по-своему прекрасно, но есть ее горстями, сидя прямо на земле, было чем-то неописуемым. Дети лепят себе душу из всего, что попадется под руку, и просто удивительно, что у них так часто получается хоть что-то путное.
Но сегодня я
Впрочем, пока реальность оказывается невероятнее всяких фантазий. Дом вымыт и принаряжен к приему гостей. Ставни сняты, под крышей, там, где Константин Сергеевич повесил когда-то эффектную корягу а-ля лосиные рога, сегодня укреплены два огромных обручальных кольца и вензель из роз: сверху — «75», внизу — «751». Но это все мелочи; у будки рядом с домом сидит, виляя хвостом, огромная кавказская овчарина — Анчар, любимец Константина Сергеича. Он повизгивает, тянет ко мне морду, улыбается во всю пасть, пуская слюни. И я, как последняя дура, почти купилась на эту приветливость и раскрыла руки для объятий, но вовремя сообразила, что настоящий Анчар сейчас рычал бы, как бормашина, при виде незнакомых людей, беспрепятственно входящих в дом, да и вообще Анчар уже лет десять, если не больше, спит в земле сырой, а передо мной всего лишь хорошенькая голографическая копия старого друга.
Сам дом сверкает новой краской, вокруг раскинулись нарядные клумбы и живые изгороди из цветущего шиповника, а перед самым крыльцом стоят две яблони в цвету, и ветви их, соприкасаясь, образуют триумфальную арку. Однако, приглядевшись повнимательнее, я замечаю, что цветы, кусты, деревья — тоже голографические картинки. Чуть в стороне на полянке играет Штрауса голографический камерный оркестр.
Все это слишком неожиданно для меня, и я отхожу в сторону, присаживаюсь на перила крыльца, чтобы перевести дух. Когда-то это были наши кони: справа — мой рыжий Дреки, слева — Татьянин Черный Красавчик. Я провожу рукой по шее Дреки — по столбику крыльца — и всматриваюсь вдаль. Как и в старые времена, вдали за кронами деревьев синеет озеро, слева на небольшой поляне должна стоять старая яблоня, на которой нам разрешалось сидеть, если дрозды не вили там гнездо. Но яблоня тоже давно сгнила и развалилась, а восстанавливать голографическими методами ее не стали, что, признаться, меня несказанно радует. Вместо яблони на поляне стоят какие-то столы, прикрытые полиэтиленом.
— Девушка, здесь нельзя сидеть! Проходите в дом! — обращается ко мне какая-то строгая дама в сером форменном платье.
Передернув плечами, я возвращаюсь на ковровую дорожку. В дверях меня просят показать приглашение. Слава богу, я не успела его выкинуть и теперь могу с гордым видом помахать нужной бумажкой перед лицом секьюрити и пройти по деревянным мосткам с канатными перилами через веранду в гостиную. Как по сходням на корабль. Я уже ничему не удивляюсь, мой внутренний переключатель установлен теперь на режим «вечеринка» — переборки опущены, люки задраены, полная боевая готовность.
В гостиной установлен огромный стол с огромным свадебным тортом и прочими причиндалами, в углу суетятся телевизионщики (видимо, их присутствием и объясняется такой наплыв гостей — канал наш городской, но несколько секунд помаячить на экране для людей определенных профессий очень важно). Вот и мой поверхностно знакомый писатель уже втолковывает что-то симпатичной корреспондентше:
— Представляете, такой сюжет. Работает подводная станция на дне Марианского желоба, изучает тайны океана. И каждого исследователя спонсирует какая-нибудь фирма. Одного — «Рибок», другого — «Галина Бланка», ну и так далее. И как только деньги у спонсоров кончаются, его отправляют наверх. Но дело в том, что наверху, на выходе из впадины, поселился голодный кракен, который перехватывает батискафы и съедает. И вот подводники это понимают и решают не отправлять товарищей на верную гибель, а оставлять на станции, но финансирования больше нет, и станции постепенно перекрывают кислород…