Кика - женщина с изюминкой. Любовные успехи и неудачи разведенной журналистки
Шрифт:
Как только спускалась ночь, я принималась мечтать о большой любви. Время от времени мне казалось, что все мои беды происходят из-за отсутствия мужского плеча, на котором я могла бы поплакать о жизненных горестях. У меня были очень смутные воспоминания о временах моего замужества, и поскольку наша память крайне избирательна, это были воспоминания лишь о счастливых моментах, пережитых с Эду. Меня охватило раскаяние в том, что я рассталась с ним, забылись долгие ночи, проведенные в слезах из-за того, что я не могла найти у своего любимого понимания и тепла, в которых я так нуждалась. Долгие годы я засыпала в слезах, чувствуя себя покинутой из-за холодности Эду и несовместимости
Я прогуливалась по кромке моря в Рио-де-Жанейро и скучала по детям, по родителям, даже по Айлин, которая на расстоянии казалась самой милой из всех моих знакомых женщин. Но вся моя меланхолия испарилась вместе с черными тяжелыми тучами, и как только вышло солнышко и стало тепло, моя душа вновь зажглась нетерпеливым ожиданием чуда. Прошел приступ тоски, период жалоб, исчезло воспоминание о том, что произошло, зато явились злоба и стыд. Но вскоре я пришла к выводу, что суицид сочетается с холодом, а распутство – со зноем.
Я все время ходила от Ипанемы до Леблона, стараясь усмирить демона, который во мне проснулся и заставлял содрогаться все мое тело от запаха, выделяемого атлетическими загорелыми мужественными телами кариокских мальчиков. За моим серьезным и аристократическим лицом (которое пресекало желание приблизиться ко мне кому бы то ни было) скрывались фантазии и грязная похоть. Мне нравилось ощущать, как легкий бриз заставляет напрягаться мои соски, как естественно покачивается моя грудь при ходьбе, как быстро и пружинисто двигаются мои бедра при каждом шаге.
И вот я решила отправиться в кино. Я понежилась в ванне, отдохнула на кровати king-size [20] и выбрала спокойный наряд для прогулки, что делала каждый день.
Я прочла список того, что можно было посмотреть, и остановила выбор на «Городе бога» в кинотеатре в Леблоне.
Я вышла с сеанса просветленная открывшейся мне жизнерадостной перспективой. У меня не осталось ни одного сомнения, что я должна умереть. Но вдруг я растерялась.
...Я хорошо помню тот первый раз, когда я захотела умереть. Мне было 16 лет, и я получила убийственный пендель от своего учителя по португальскому, Персифаля.
20
Королевского размера (англ.).
Я училась на втором курсе колледжа и была влюблена в него с самого первого курса, точнее, если быть верной любовной хронологии, с первого мгновения, как увидела его. Я училась в обыкновенном колледже Кампинаса, бывшей немецкой школе, а он пришел к нам и совершил революцию в преподавании португальского языка и литературы. Он был молод, ему было 32 года, у него была белая кожа, русые волосы и глаза медового цвета. Он был среднего роста и неприметного телосложения – типичный интеллигент. К тому же, он прикрывал лысину и отращивал то, что в ближайшем будущем должно было стать толстеньким животиком. Но для меня он был самым прекрасным и ослепительным созданием на земле. У него были желтые зубы, крайне скромная одежда, и его единственной данью честолюбию был хорошо подобранный аромат одеколона. Мне он казался настоящим богом красоты.
Как только он устроился на работу в школу, он ввел занятия на отрытом воздухе, под деревьями школьного сада. Мы вслух читали Альберта Камю, Стендаля, Кафку, смотрели клипы Пинк-Флойд – хитовый среди подростков “The wall” (в помещении), обсуждали новинки и болтали на темы, невероятно волнующие молодых людей 16 лет. Персифаль был сплетником, беспардонным, но у него была соблазнительнейшая, кругленькая, сбитая, крепкая попка, белая, как и все его тело, противящееся солнечным лучам. Он громко смеялся, оставлял огромные замечания в моих тетрадках и постоянно подталкивал меня к тому, что мне нравилось делать больше всего: писбть.
Меньше чем через две минуты контакта я уже была в него влюблена. Я писала тексты, точно любовные письма, и ждала, сгорая от нетерпения, его критических замечаний. Если мой отец познакомил меня с европейским кинематографом, и таким образом помог мне сделать огромный качественный скачок в жизни, то Персифаль познакомил меня с литературой. Я плакала навзрыд над «Страданиями юного Вертера» Гете, я разочаровывалась в жизни вместе с «Метаморфозами» Кафки, я негодовала мещанству мадам Бовари Флобера. Помимо того, что Персифаль был моей первой любовью и именно его пенис я потрогала первым в своей жизни, он еще и обеспечил предлог для моей вечной потребности в уединении: в чтении я нашла идеальное алиби, чтобы не проводить время с группой, как делало большинство сверстников.
У нас был невинный роман на первом курсе, состоявший из нескромных взглядов, милых улыбок и бесконечных писем друг другу в моей тетрадке (которую он уносил к себе домой каждую неделю, и заполучить которую я напрасно мечтала весь второй курс). Не было ничего такого, что могло бы лишить его моего доверия или что противоречило бы преподавательской этике. Но ни одна другая из сорока тетрадей в группе не содержала в себе комментариев на 10, 20, иногда 30 строк. Это была настоящая переписка, наполненная шутками, комплиментами и интеллектуальными провокациями.
Когда мне исполнилось 16 лет, он пришел ко мне на день рождения и презентовал мне свой экземпляр «Любви во время холеры» Габриэля Гарсия Маркеса. Ничего более трогательного, тонкого и сильного я до этого не читала, и с того дня роман стал моим самым любимым. Мы сидели рядом, гладили руки друг другу, смотрели друг на друга неотрывно, но ничего больше. Но я пошла проводить его до машины, опьяненная коктейлем (со сладким белым немецким вином) и переполненная радостью. Он сел в машину, наши друзья тоже (он развозил всех, кто не достиг нужного возраста и не мог поэтому водить). Он закрыл дверь, открыл окно, а я нагнула голову и поцеловала его прямо в губы, как изголодавшийся зверь, прямо на глазах у всех сокурсников.
С тех пор, после каждой вечеринки с гитарами и литературными чтениями, которые мы устраивали (кошмарные тусовки, модные среди учеников моего колледжа, которые интересовались только сексом, наркотиками и носились по району на сумасшедшей скорости), я официально стала его пассажиркой. По негласному договору, он до самого последнего момента не уходил, давая разойтись остальным потенциальным пассажирам его машины, чтобы мы могли спокойно обниматься у дверей моего дома.
Но наступил второй курс, а с ним – и мои душевные муки. Каждый день я все больше чувствовала, что надоела всем в этом городе, что меня не понимают и у меня нет своего места в моей обожаемой группе интеллектуалов. Я пила больше и больше, позорилась на каждом шагу, блевала на роскошных лестницах особняков, шлялась до утра с парой дружков. Я слушала депрессивную музыку в своей комнате и рыдала, рыдала и рыдала, почти никогда не зная почему. Я была бесповоротно влюблена в своего учителя португальского и не знала, как воплотить эту любовь.