Киллер рядом – к покойнику (Сборник)
Шрифт:
– Ты кто такая, мать твою? – грубо спросила она, медленно приближаясь. – Отвечай, сука, а то шлепну, как последнюю тварь!
Ее бледное лицо с проступавшими там и сям красными пятнами, лихорадочно поблескивающие глаза, а главное, недвусмысленный аромат изо рта тотчас убедили Алису, что Лена изрядно пьяна.
Тут она узнала Алису и опустила пистолет.
– А-а… это ты, Алиска? Что… у моего папика не стоит, раз ты сюда срыгнула? Ну да… конечно. Ему сейчас явно не до трахов-перетрахов.
– Ты что здесь делаешь? – медленно проговорила Смоленцева.
– А ты что, сама не видишь? Стре… стреляю.
– Это я вижу. Но
– А вот хочу… в него. А что… не имею права? Или п-подстилки моего папаши мне уже пред… предъявы будут делать?
Зеленовато-серые глаза Алисы зловеще сузились и недобро сверкнули.
– Знаешь что, шалава, – холодно сказала она, – не думай, что если за тебя платят миллион долларов, то ты стоишь хотя бы тысячную часть этой суммы. Так что хватит мне тут жабиться… и немедленно сними со стены портрет моего мужа.
Лена широко распахнула глаза:
– Твоего му… мужа?
– Да, моего мужа. И если хочешь знать, – Алиса говорила со все возрастающей агрессивностью, – если хочешь знать, то поженились мы с ним еще в девяносто третьем году. Много лет назад.
Лена растянула пухлые губы в фальшивой пьяной улыбке и проговорила:
– Женаты, говоришь? Значит, женаты? – Пистолет в ее руке дрогнул и медленно пополз вверх – до тех пор, пока его дуло не дошло до уровня глаз Алисы. – А хочешь, я его сделаю вдовцом? Тем более что, как мне показалось, он не больно-то блюдет супружескую верность?
При этих словах Лены сердце Алисы сжалось.
Ее рука поползла по боку в поисках сумочки, в которой у Смоленцевой всегда лежал небольшой, очень удобный пистолет «беретта» – так называемой «дамской» модификации. Но сумочки не было… Она с ужасом вспомнила, что не взяла ее из машины.
И теперь – теперь только одному богу известно, что взбредет в голову пьяной девице.
– А что… это хорошая идея, – проговорила Котова, прищуривая один глаз и целясь в Алису, – сделаю Владимира вдовцом, а потом возьму его себе. Это будет моя дорогостоящая и опасная игрушка. Я не знаю, как ты его себе заграбастала… но так хорошо, как вчера вечером и сегодня ночью, мне не было никогда. Я давно присмотрела его себе, да и мачеха моя, эта похотливая сучка, которой неважно, под кого лечь, уже, по всей видимости, его тоже облюбовала. Ну, не похож он на официанта, да-м-м! – промурлыкала она. – Если бы ты видела, как он вчера одним ударом отправил в коматоз этого осла Витьку Доктора… красота! Меня чуть не скосячило от восторга. Подумала: вот этот мужик как раз для меня. А ты думаешь, я согласилась на это представление с бюджетом в «лимон» гринов только из-за баксов? Нее-ет! Хоть он и сказал, что мне больше пристало бы играть в дочки-мачехи… Но утром он уже так не говорил! И не пучь на меня свои жабьи глазки… Я это сделала не только из-за Свиридова, а еще и ради остроты ощущений. Да! Ему тоже… ему тоже со мной понравилось больше, чем с тобой… ведь когда вы срыгнули тогда из «Лисса», наверняка ты повезла его к себе устроить отвязную «пилораму»… перепихнуться, проще говоря. Надо же исполнять… исполнять супружеский долг раз в десять лет. Во-о-от… – протянула Лена, медленно приближаясь к словно окаменевшей Алисе и постепенно вдавливая палец в курок:
– Никогда не чувствовала себя этаким живописным дуршлагом?
Алиса вытянула вперед руку и быстро проговорила:
– Опусти пистолет… ты пьяна.
– Я пьяна? – хихикнула Лена. – Я пь… да, я пьяна! Ну
– Никто тебе не запрещает нажраться, – стараясь говорить спокойно – хотя внутри все бушевало и клокотало, – сказала Алиса. – Только не надо тыкать в меня «пушкой». Ни к чему хорошему это не приведет. Или ты думаешь, что Владимир Свиридов будет в диком восторге, если ты представишь ему, как сама выразилась, живописный дуршлаг… из Алисы Смоленцевой?
– Да-а? А вот мы и проверим! – заорала Лена… и сухо щелкнули два выстрела. Щелкнули почти синхронно…
Алиса попятилась, чувствуя, как что-то грубо рвануло плечо, как мертвящая белая пелена легла на лицо и руки… Она поднесла руку к плечу и груди – и со странным, губительным равнодушием увидела, что пальцы тут же обильно окрасились кровью.
И тут же – сквозь дурнотный шлейф – продрался, прорезался крик Лены:
– А-а-а ты… ты что тут делаешь, сука-а-а?!!
Алису развернуло на сто восемьдесят градусов, ватные ноги заплелись, и она тяжело рухнула на пол.
Последнее, что она видела, это силуэт мужчины на пороге пляжного домика…
И еще – то, что она не могла и не успела увидеть.
Она не видела, как Лена Котова пошатнулась, как на ее груди, едва прикрытой полупрозрачной белой майкой, щедро проступило и набухло кроваво-красное пятно, оно росло и ширилось… а потом Лена, выронив пистолет, согнулась и мучительно закашлялась – изо рта во все стороны полетели сгустки крови. А на губах запузырилась кровавая пена… Девчонка вытерла ее ребром ладони и медленно выпрямилась.
Боже, как ей не хотелось умирать! Ведь это глупо, мерзко, противоестественно – умирать в неполные восемнадцать лет. И то, что она только что стреляла в другую молодую женщину, – это ничуть не уменьшало цену ее, Лены Котовой, жизни. …Но организм был умнее своей хозяйки… Организм понял, что уже пора умирать.
А маленькая юная женщина не хотела соглашаться с этим жестоким вердиктом, вынесенным ей ее же телом. Она стояла, шатаясь, прижав к груди окровавленные пальцы, и совсем по-детски кривила пухлые губы, видя, как кровь сочится сквозь эти тонкие пальцы и крупными каплями падает на грязный, наполовину затянутый тонким слоем песка пол пляжного домика.
И смотрела, смотрела на своего убийцу на пороге.
Потом ее губы чуть слышно прошептали его имя, и Лена упала – молча, страшно, как падает спиленное бензопилой молодое дерево…
* * *Журналист Славик Маркин по прозвищу Мосек добился-таки своего: кажется, он выследил Алису Смоленцеву. Он взял след ее «Хендэй соната», когда авто сворачивало с основной трассы на проселочную дорогу.
Мосек сам толком не понимал, зачем ему это надо, но его изощренное журналистское чутье позволяло предполагать, что дело пахнет «жареными фактами».
Все последние события, развернувшиеся вокруг Смоленцевой, Свиридова и его, Маркина, должны были иметь роскошный финал.
Главное, чтобы без похоронного марша в его, Моська, честь.
С дачи Смоленцевой, где он чувствовал себя откровенно неуютно и все время ожидал визита кашалотовских громил, он сбежал, как только почувствовал, что вполне в состоянии ходить и управлять машиной.
До города он, однако, добрался на попутке, потому как его собственная машина – шестая модель «Жигулей» – стояла в гараже.