Киммерийский аркан
Шрифт:
– Моя участь - повиновение.
– сказал Дагдамм и чуть склонил голову.
У ног эмира Сарбуланда испустил дух, захлебнувшись собственной кровью его брат. Сарбуланд закрыл глаза Шада, положил ему на веки золотые монеты.
– Прости, брат.
– только и сказал повелитель аваханов. Тут же он поднялся, готовый действовать, а не предаваться скорби.
– Мы пропустили первый удар, потому что недооценили врага, его умение быстро передвигаться и готовность яростно нападать.
– сказал он почтительно склонившему голову Абдулбаки.
– Но мы выдержали это, сохранив большую часть
В отряде личной гвардии эмира и в самом деле служили несколько его сыновей от низких наложниц, а также несколько сыновей его братьев. Остальные четыре сотни воинов принадлежали к родовитой аваханской знати.
"Детьми эмира" они звались в знак признания их высокого происхождения.
Это были отлично вооруженные и обученные воины, владевшие самыми лучшими лошадьми и доспехами в войске. Но именно это обстоятельство делало отряд "детей эмира" столь ценным, что в битву его бросали редко, приберегая на самый крайний случай. Обычно "дети" охраняли священную для аваханов особу своего "отца", выполняли роль стражей дворца или походного шатра. И если уж эмир собрался возглавить своих "детей" в битве - значит положение крайне тяжелое.
– Бахтияр.
– сказал он старшему брату.
– Ты не пойдешь со мной в битву. Храни наш лагерь и войско. Если Ормузд отвернулся от меня, и я не найду победы, погибну или попаду в плен - уходи обратно, стараясь сохранить как можно больше людей и лошадей. Не мсти за меня, не ищи славной гибели. Сохрани себя и войско для Гхора и для веры.
Эмир вскочил на коня. Ему подали оружие - лук, колчан со стрелами, короткое копье. Он проверил туго ли натянута тетива.
– Пусть будет над тобой благословение Ормузда.
– напутствовали эмира Бахтияр и Абдулбаки.
XIV. Пламя Ормузда.
– Что там творится, во имя Неба?
– Каррас повернулся в сторону разграбляемого лагеря аваханов. Там по-прежнему шел грабеж, кое-где сопровождавшийся стычками между не поделившими добычу победителями.
А потом в воду с противоположного берега одна за другой стали входить сухопарые аваханские лошади, несущие вооруженных всадников.
Каррас не первый раз дрался с аваханами и не ожидал, что они так скоро придут в себя после полученной трепки.
Пока каган додумал эту мысль, мелкую реку пересекли не меньше трех сотен аваханов и за ними следовало еще дважды столько.
Они набросились на занятых грабежом киммирай и гирканцев, которые уже чувствовали себя победителями.
Много храбрых воинов было убито прежде, чем успели схватиться за оружие.
Аваханы, которые уходили за реку пешими, растерянными, разгромленными, вернулись. Вернулись на конях, с оружием, полные жаждой мести.
Они без промаха били стрелами, кололи копьями, рубили кривыми саблями. Шли вперед, оставляя за собой только изувеченные трупы.
Конечно, степняки, на которых они так свирепо напали, тоже умели сражаться. Меньше часа назад они громили тех же самых аваханов. Но, слишком рано начав праздновать победу гирканцы и киммирай из первого отряда, не были готовы к новой битве. Они представляли собой толпу, тогда как аваханы шли строем.
Во главе южан скакал высокий всадник с длинной, ухоженной бородой. Он прямо на скаку пускал одну за другой стрелы, каждая из которых находила цель.
Сарбуланд знал, что нужно для того, чтобы вырвать победу у киммирай. Ему нужна была смерть Карраса и его сына. Но можно и только Карраса.
Он даже думал вызвать его на поединок царей. Каррас достаточно тщеславен, чтобы согласиться на такое. Но потом эмир подумал, что вернее всего Каррас выставил бы против него это чудовище, дэва, своего сына. Сарбуланд не был уверен в победе над каганом, но верил в нее. А против Дагдамма, который наводил ужас на всю Степь, не вышел бы на поединок, оставаясь в здравом рассудке.
Но Ормузд несомненно вел его, направлял его руку и бег его коня.
Он различил впереди знакомую коренастую фигуру, словно приросшую к спине чалого скакуна. Киммерийский каган пробовал остановить бегство своих людей, но безуспешно.
Сарбуланд чуть замедлил бег собственной лошади и натянул лук.
Он понял, что Каррас тоже видит его.
– Пламя Ормузда! Пламя Ормузда!
– гремел боевой клич аваханов.
Каррас, вскочивший на коня, плетью бил бегущих и скачущих, обращенных в бегство воинов, которые совсем недавно являли чудеса храбрости.
Это помогло мало. Каган обнажил меч, разрубил голову одному гирканцу, ранил в бок второго, но тут его конь споткнулся, и он чуть не выпал из седла. Опытный наездник, он сумел этого избежать, но время было уже потеряно, мимо неслись и неслись люди и лошади. Теперь он мог изрубить хоть две дюжины, остальных это не остановило бы.
Каррас закричал. Это был уже не боевой клич, просто утробный рык раненого, разъяренного зверя.
Киммерийский каган не собирался бежать с поля боя. Он развернул своего коня против потока бегущих. Увидел, что за спинами последних гирканцев скачут аваханы в шитых золотом и серебром плащах. Они настигали беглецов, убивали их в спину.
"Сыновья эмира"!
Круговерть битвы оторвала Карраса от отряда его телохранителей. Каган был один, всего лишь немолодой воин среди тысяч таких же.
Но разве этого мало, если одинокого воина зовут Каррас, сын Конана?
Он, кажется, видел среди дерущихся Наранбатара, видел шрамолицего Гварна, видел, как они стараются пробиться к нему.
Но Каррас не думал об этом. Его внимание привлек к себе авахан с крашеной бородой.
Каррас, не выпуская из правой руки меч, нашарил рукоять метательного топора около седла. Размахнулся и метнул оружие в того, кто летел впереди аваханской конницы.
Каган промахнулся. Его топор в самом деле поразил в лицо авахана, но не того, который вел огнепоклонников в битву, а того, что скакал рядом.