Киндер-сюрприз для декана
Шрифт:
– Тоха, я хочу подышать воздухом, ты со мной пойдешь?
Ванная отвечает мне гробовой тишиной, но ненадолго. Дверь поскрипывает, открываясь, когда я только берусь за шнурки на ботинках. Одевается Тоха молча, пыхтит – громко, всячески демонстрируя то, что в списке непростительных моих грехов стало на один больше. И все-таки оставаться один он не хочет.
До этого я уболтал его пять минут побыть с Агнией, что было в общем-то свинским поступком, но…
Я совершенно случайно подошел тогда к окну. И наверное, это прогрессирующая дальнозоркость, обострировавшая на фоне маньячной одержимости, позволила мне разглядеть издалека на узкой дорожке между домами Катерину в компании маленького чуда, двигающихся на разной скорости, но в одном направлении. Ко мне навстречу!
Конечно, детский сад был срываться из квартиры им наперерез.
А как назвать при этом ситуацию, в которой я оставил сына почти что одного?
Ох, как же долго мне придется себе объяснять, что я не сделал при этом ничего дурного.
И то не факт, что аргументы меня убедят все-таки.
Столько времени себя убеждать, что дайте мне выбор – и я выберу ровно то, что выбрал, и за пять минут сорваться озабоченным придурком к этой своей безнадежной, неизлечимой… холере. Поступиться всем, включая здравый смысл, ради иллюзорного шанса пересечься с ней без свидетелей.
В лифте притягиваю к себе сына из-за скребущего изнутри чувства вины. И пожалуй, эти его острые, напряженные, шипастые плечи я заслуживаю гораздо больше, чем думает сам Антон.
У подъезда находится дворник, который смотрит на куст, на котором неаккуратно висит сумка Кати, и чешет репу. Куст не простой, куст – шиповничий. С такими длинными колючками, что в гущу его не полезешь, чтобы помады бабские с земли собрать.
– Давайте, я вам помогу, – предлагаю я и жалею, что не взял с собой хотя бы куртки. Потому что дал же мне бог выбрать футболку с коротким рукавом сегодня. Только по кустам в ней и лазать, по колючим.
Но не Антона же на сборы посылать.
Поднимая с земли какую-то мелочевку, кошелек, злополучный, хорошо знакомый мне шокер, я даже удивляюсь, что сама Катя за вещами не вернулась. Поначалу убежала – это ладно, на эмоциях, напугалась. Но когда я вытаскиваю паспорт, отлетевший в гущу кустов, то вопросов к тому, почему она не спохватилась до сих пор, прибавляется. И ведь спасибо, что Герасимов долбанутый не вернулся за трофеями. А то было бы у него чем шантажировать.
Я не тороплюсь осознанно, и мои усилия оправдываются. Заманавшийся ждать завершения моих уборочных мероприятий дворник машет рукой и чешет куда-то в дальний угол двора.
Будто на мое усмотрение оставляя, что делать с сумкой Кати – вернуть ли ей своими руками или отправить в урну.
Я выбираю вполне понятный вариант.
Когда мы останавливаемся у двери Холеры – я умоляюще сжимаю ладонь Антония.
– Я только сумку ей отдам, лады?
– Перед кем ты оправдываешься? – читаю в сердитых глазах сына.
Хочу залепить себе оплеуху. Вся моя затея с каждым часом, да что там – с каждой минутой начинает выглядеть все сомнительней.
Холере от моей близости совсем не сладко, маленькой Карамельке – ни жарко, ни холодно, а Антонию – совершенно паршиво находиться здесь.
Но кроме как здесь я не могу быть.
Я и так столько упустил из жизни дочери.
Сам тот факт, что она у меня есть, моя, родная, да еще и напополам не с кем-нибудь – с Холерой, он держал меня на ногах похлеще всякого энергетика. А ведь я паршиво спал последнюю неделю. Не мог, просто не мог, даже глаза закрывал с усилием.
Когда звоню – чувствую, как с каждой секундой ожидания внутри наматывается на барабан тугая жила. Мне кажется, я даже слышу легкие шаги с той стороны двери. Только то, что я их якобы слышу, никак не влияет на запертость двери.
Я поднимаю сумку на уровень глазка. Неужели не откроет ради дела?
Томительная пауза выдерживает аж пару полноценных минут. Потом замок наконец лязгает и дверь открывается.
Она серьезно стояла с той стороны и смотрела на меня, размышляя, открывать ли?
Судя по всему – да…
Ох, черт…
С этим надо что-то делать, точно…
Я же не могу так всегда на неё реагировать.
Как?
Как олень в луче прожектора. Замирая и нутром, и телом, впиваясь глазами в такие спелые, такие роскошные губы… которые очень едко кривятся. Это – а еще стиснувшиеся на моем кулаке ладони Атона заставляют меня чуть прийти в себя. И заметить протянутую вперед руку и выжидающе поднятую бровь.
Будто готова забрать свое ровно так же, как и получить список требований в качестве выкупа.
Уютная такая. Домашняя. Так сложно протягивать ей сумку и не скользить глазами по мягкой ткани футболки с единорогом, по голым коленям, по пушистым тапочкам со звездочками, и не думать…
А чего стоит не думать, что в таком виде она могла бы встречать меня. Каждый гребаный день…
Ох, черт.
Второй раунд бездумно сливаю Холере. Даже слова не получается выдавить. И она мне, увы, ничего не сказала.
Беру себя в руки и потому, когда Катя берется за гладкую кожаную сумку в моих руках – я успеваю накрыть освободившимися пальцами её запястье.
– Я хочу поговорить. Про Карамельку.
Она вытягивает – хотя нет, пожалуй, выдирает руки у меня из хватки, по-прежнему не говоря ни слова.
– Хорошо, – не настаиваю, – тогда проговорим более актуальное. Ты полицию вызвала?
Девочка тысячи мелких движений. Вот вроде бы еле двигает подбородком вверх, а какой эффект – будто окатила меня ледяным презрением, снизу вверх из ведра плеснув.
– Надо вызвать, Катя. На тебя, в конце концов, напали.
Не сказать, что я в них верю, но если Герасимов толчется рядом, полицейский "бобик" отпугнет его и вынудит обходить дом Холеры стороной. Хотя бы какое-то время.
Бог ты мой, какими же вилами на воде писано мое спокойствие сейчас. Мне надо не бесить её, надо находить какие-то общие решения, а значит – и выпускать на волю обиженного идиота мне нельзя. Нельзя… Но как же чутко эта тварь спит. Катя только косо на меня глянула, а у меня уже внутри лопнула еще одна гнойная язва.