Киндер-сюрприз для декана
Шрифт:
План был феерически придурочный. Кир должен был раньше меня выйти из квартиры, спуститься на лифте и как только Анька ответственно следящая за двором в окно, не маякнет мне что жених мой вышел из подъезда – вот только тогда на выход направлялась я.
Кир выходит. За ним уходят мама и Каро, обеспечивающие мне прикрытие. В квартире Кира остаюсь только я и Анька. И праздничная суета вдруг становится тишиной, загадочной и странной, окутывающей с головой.
Господи, как же кругом идет голова. И пальцы трясутся. И новый приступ лихорадочной тревоги
Как бы побыстрее пережить этот день, побыстрей его перемотать и проснуться завтра уже…
От произнесенного мысленно слова “жена” голова кружится еще сильнее. И я смотрю на себя в зеркало, стискивая в руках чертов букет, с чертовыми фиалками, и…
– Что-то не похожа ты на счастливую невесту, Катюха…
Анька сидит на подоконнике и говорит негромко. Когда я бросаю взгляд на неё – она на меня не смотрит. Но точно смотрела – я вижу как плотно она стискивает губы. Как обычно, когда видит что-то не вдохновляющее.
– Просто волнуюсь, – логичный вроде как ответ звучит бесцветно и глупо. Я сама услышав его озадачиваюсь сильнее некуда.
Почему так?
Волнение и страх – это понятно, логично, но отчего в моем тоне так отчетливо звенит не что иное как обреченность? Будто Кир – это не мой добровольный, прекрасный выбор, а напротив – гнусный мерзавец, заставивший меня подать с ним заявление шантажом и угрозами.
– Просто волнуешься? – Анька повторяет эхом, все так же глядя во двор, – Катена, я зареклась вмешиваться в твою личную жизнь, но на самом деле… Не похоже что ты сейчас просто мандражируешь. Похоже, что ты все-таки сомневаешься в своем выборе.
– Нет! – я вспыхиваю от этой её гипотезы, – с чего бы это мне в нем сомневаться?
– Не знаю, – Анька задумчиво проводит ногтем по плечу, оставляя на нем глубокую бороздку, – кому это знать, как не тебе?
Её не в чем обвинить, она не проговаривает ничего конкретного.
Но почему-то в голову лезет кое что очень даже конкретное!
Один поцелуй – невыносимо горький, необъяснимо жгучий.
Две руки – сильные, жадные руки. Ведущие себя прилично, но умудрявшиеся даже простое объятие превратить в акт непристойной похоти
И четыре слова, будто вырывающие из души куски живой плоти каждым соприкосновением.
“Скажи, что любишь его…”
Я бы сама отлупила себя по щекам, лишь бы выбить эту дурь из головы. Слава богу – вспоминаю про дорогущий макияж, слава ему же – получается взять себя в руки мысленным, пусть и недюжинным, усилием.
Ничего не может изменить один непрошенный поцелуй.
Ничего не может изменить даже целый решительный мальчишка, желающий приемному отцу счастья даже ценой своего собственного.
– Я выйду замуж за Кирилла сегодня, – произношу твердо, глядя в глаза своему отражению, – я этого хочу.
Я жду от Аньки каких-то новых аргументов, замечаний, возражений.
Но она все так же задумчиво хмыкает и соскакивает с подоконника.
– Он вышел из подъезда. Можно идти.
Я выбирала себе для церемонии хоть и длинное, но все-таки легкое платье в греческом стиле. Чтобы не ковылять неуклюже в сторону грузового лифта, чтобы не испачкать белоснежный подол, а нежно и аккуратно приподнять его и проследовать от точки А к точке Б.
Анька не молчит, Анька рассказывает какую-то байку, судя по всему – от ей бабушки или прабабушки, только я все равно не слышу ни слова. Дрожь, раньше сводившая мелко пальцы, теперь начинает завоевывать все больше территорий. Теперь трясет уже всю меня, и чтобы это сдержать хоть как-то – приходится обхватить себя за плечи. Одной рукой.
Анька сдавленно хихикает, глядя на меня, а потом ловит край подола, что я держу на весу.
– А вот шлейф твой я еще не носила.
– Я переживу, – протестую слабо, но подружка насмешливо щелкает меня ногтем по костяшкам пальцев.
– Я должна отрабатывать свой хлеб, – пальцы свободной руки насмешливо приподнимают за краешек синюю свидетельскую ленту, – не лишай меня моих прав и привилегий, женщина!
Я сдаюсь. Тем более что после торопливого растирания покрывшиеся паническими мурашками плечи перестает трясти.
Жаль только, что хватает этого состояния ненадолго. Ровно до выхода из подъезда, когда я замираю аж на верхней ступеньке крыльца.
Потому что выйти-то во двор Кир вышел. Но в машину свою не сел, и не уехал! И только подойдя ближе к нему, я понимаю наконец в ком, собственно, дело!
Ну…
Я подозревала, что он не удержится и выкинет какой-нибудь фортель. Правда вот этого я однозначно предсказать не могла!
Есть что-то вечное в жизни. Юлий Владимирович Ройх в определенном смысле мог считаться этаким эталоном стабильности. Например без перерывов на обед и сон он был конченным мудаком. И за три года нашей с ним разлуки не растерял пристрастия к мордатым тачкам бизнес-класса. Хотя этот конкретный мерседес был даже в чем-то трогательным, благодаря дрягающемуся над лобовым стеклом желтому пятиглазому монстру и яркому стикеру-смайлику на спинке детского кресла. Вот бы еще он не развалился эпично поперек подъездной дороги, намертво перекрыв обоим свадебным лимузинам подъезд.
– Ты вообще охренел? – я слышу яростный рык Кира.
Сама как дура – стою на верхней ступеньке, не смея вмешаться…
– А? – Ройх, весь из себя занятой, будто и не слышал возмущенья водителей лимузинов, разгибается. Он что-то там колдует с колесом, мне не очень видно, – юноша, что случилось?
– Ты издеваешься? Может, назад посмотришь, урод? – Кир пытается успокоиться, я слышу, но сегодня, сейчас не мне одной все кажется таким хрупким.
Ройх оглядывается с таким видом, будто только сейчас заметил стоящий прямо за его машиной лимузин. Делает удивленные глаза.