Кино, вино и домино
Шрифт:
– Мамочка, еще Жорж Санд писала: «Мы воспитываем дочерей как монахинь, а случаем их как кобыл!» Если бы я делала только так, как ты меня воспитывала, я бы сейчас сидела мэнээсом в институте, а по ночам шила тапочки в кооперативе, чтобы купить себе крем для лица!
Муж… а что муж? Муж любил ее, как умел. Так что, на взгляд Влада, Ольга была счастливым семейным человеком.
И пока Вета лежала в спа-центре отеля на шоколадном обертывании в надежде, что денежный мешок обратит внимание на бархатную кожу ее ослепительных ног; пока Печорина надевала все более антикварные бриллианты в надежде, что он профинансирует фильм,
В постели им было здорово, но Ольга при этом еще и с ответственностью пионервожатой вправляла ему мозги, объясняя, «как нам обустроить Россию». Однажды Влад разозлился, намотал ее волосы на палец и легонько дернул:
– Что ты меня все время грузишь? Не боишься, что мне это надоест?
– Не боюсь, – ответила Ольга. – Я по своей природе «гуманист-просветитель». И ты у меня на крючке и никуда не денешься.
– И в чем же твой крючок? – усмехнулся он; светало, и они устали заниматься сексом.
– В том, что ты все время ждешь, когда я попрошу у тебя денег на свою организацию, а я – не попрошу!
– А почему?
– Потому что есть фонды. И с их руководством я не спала. Планета еще не в такой серьезной опасности, чтобы я спасала ее своими немолодыми гениталиями!
А следующей ночью задала ему совсем простой вопрос:
– Влад, ты верующий?
– Нет, – сказал он.
– И как же ты живешь?
– А что?
– Ну а что с тобой будет после смерти? Из тебя будет лопух расти, или душа твоя поселится в другое место?
И он замер, как ребенок, пораженный хитрой загадкой. И даже глаза у него стали немного испуганными.
– Да я про это как-то не думал…
– Как это? Нормальный человек задается этим вопросом в отрочестве.
– Ну, считай, что я недоразвитый. – Он обиделся и отвернулся.
– А я так и считаю… – грустно констатировала она.
Влад был очень честолюбив, и мысль о том, что у него нет чего-то существенного, убивала. Особенно в форме пренебрежения нравящейся женщины. Он молча оделся и вышел из номера. Ольга поняла, что это финал.
Днем они избегали даже смотреть друг на друга. Вечером его помощник – а за кадром все время маячили помощник и два охранника – подошел к Ольге и извиняющимся тоном сказал:
– Шеф просил передать, что хотел бы пригласить вас поужинать. Машина будет в восемь ждать сзади отеля.
Ольга кивнула.
В целом Канны ей не понравились. Сытая, влажная, маленькая деревня. Знаменитая звездная дорожка оказалась с гулькин нос, непонятно, как на ней помещалось масштабное шоу.
Ольгу раздражали похабный Дворец фестивалей; бесконечная толпа, фотографирующаяся на фестивальной дорожке возле отпечатков звездных ладошек; бабки, загорающие топлес; глазеющие на них, открыв рот, арабы в галабиях и бедуинских платках; громкий мат многочисленных бритоголовых
Раздражало и то, что на пляжах пить и курить нельзя было никому, кроме новых русских. С ними просто не связывались. Одним словом, раскрутившийся за счет кинофестивалей французский Зажопинск. Одно из самых захудалых мест страны.
Ольга искренне не понимала, из каких соображений именно здесь строили дома Мериме и Мопассан. Если бы не Старый город – ле Сюке, выходить с пляжа было бы незачем. Другой вопрос, что и Старый город был среднеарифметическим историческим Средиземноморьем.
Вечером Ольга осторожно нырнула в машину, возле которой стоял помощник. Влад был внутри, но ехали молча, не желая говорить при водителе. Зашли в ресторан, сели перед окном с невероятным видом на залив.
– Ты тут был? – спросила Ольга.
– Нет. Помощник нашел. По каталогу. Говорит, это лучшее место.
– Тебе не надоело жить по каталогу?
– По-твоему, я должен работать собственным помощником?
Они были жутко напряжены, и это кончилось бы взрывом, если бы не специально обученный официант, брызжущий заботой и говорящий по-русски, как во всех дорогих местах.
– Заказывай сама, а то опять будешь недовольна, – предложил Влад.
Ольга заглянула в меню, от столбика цен ей чуть не стало дурно. Сказала:
– Белого вина и сырную тарелку. Все!
Влад пожал плечами, взял винную карту, ткнул пальцем в два места. И добавил:
– Есть мы не будем, но фуа-гры, спаржи и устриц все-таки принесите…
– Ты не ужинал? – подколола Ольга.
– Ужинал. Но только лузеры сидят за пустым столом.
– Ты бы еще рататуй заказал.
– Я забыл, это суп такой?
– Не-а, овощное рагу по цене черной икры… Как раз для тех, кто боится выглядеть лузером в глазах официанта.
– Оль, я хотел поговорить с тобой, – сказал он деловым тоном.
– Говори…
– Я решил завтра улететь. Дела. И вообще.
– И что? – Она, конечно, выпендрилась на встречу и маску для лица сделала, но не видела в отношениях ничего, кроме курортного романа, теряющего прелесть при вывозе.
– Я по жизни точно знаю, что если баба начинает хамить, значит, пора ставить точку.
– Хамить – это иметь другую картину мира?
– Называй как хочешь, но я слишком занят, чтобы в этом разбираться.
– Не разбирайся. Твое право. С моей стороны может быть только сожаление от того, что человек, ворочающий миллионами, не имеет времени разобраться с собой. Это опасно для окружающих…
– Чем?
– Тем, что если бы тебе было выгодно этот несчастный авианосец взорвать посреди купающихся людей, ты бы его взорвал. Потому что у тебя вместо шкалы «хорошо – плохо», шкала «миллион – два миллиона».
– Ты вообще что обо мне знаешь? Ты знаешь, сколько денег я перевожу на благотворительность? Ворам! Потому что проверять, куда они попадают, некогда! – чуть не заорал он.
– Так и я о том, что тебе с собой разбираться некогда. И некогда разбираться, кому ты деньги переводишь. С чего ты взял, что ты занимаешься благотворительностью, если ты даже не знаешь, где они оседают? Это благотворительность только по отношению к собственной совести! И к ворам!