Кинжал из слоновой кости
Шрифт:
— Уверен, инспектор, вы понимаете, что в моих же интересах покончить с этим делом как можно скорее.
— Разумеется, мистер Хэйли, — сухо ответил Лэм. — Дело в том, что сейчас мы пытаемся воссоздать ту субботнюю ночь, точнее сказать, отрезок времени с одиннадцати часов и до четверти первого. Если бы вы могли рассказать нам, что в это время делали, видели или заметили…
— Боюсь, не смогу, — тут же ответил Хэйли. — Мы с кузеном пропустили перед сном по рюмочке и где-то в половине одиннадцатого разошлись, после чего я тут же поднялся наверх и принял ванну. А в начале двенадцатого уже спал как
Лэм кивнул.
— Да. Мистер Грей проходил мимо вашей комнаты в одиннадцать часов и видел вас в пижаме. Дверь была открыта. Не могли бы вы, кстати, объяснить почему?
Хэйли рассмеялся.
— Потому что я ее не закрыл. Да будет вам, инспектор! Вы бы спросили еще, почему у собаки четыре ноги.
Лэму, однако, было сейчас не до шуток.
— А почему вы ее не закрыли? — спросил он, в упор глядя на Хэйли.
— Право, не знаю, инспектор.
— Не потому ли, что услышали шаги мистера Грея?
Хэйли небрежно кивнул.
— Теперь, когда вы это сказали, я думаю, именно поэтому. Невежливо захлопывать дверь перед носом у человека.
— Или вы хотели, чтобы он увидел вас в комнате?
Хэйли беззаботно рассмеялся.
— Ах вон вы о чем, инспектор! Но, согласитесь, я мог бы придумать алиби и получше. — Он помолчал, внимательно посмотрел на инспектора, и его лицо моментально вытянулось. — Вы это что, серьезно?
— Абсолютно серьезно, мистер Хэйли.
— Бог ты мой! Да зачем мне было его убивать?
Инспектор Эбботт, не сводивший с Хэйли изучающего взгляда, вынужден был признать, что ответ прозвучал в высшей степени естественно. Инспектора Лэма, однако, было не так-то легко сбить с толку.
— Три четверти миллиона фунтов, — веско проговорил инспектор.
На лице Хэйли появилось выражение почти комического протеста.
— Но, дорогой сэр, я ведь понятия не имел, что получу их. Я рассчитывал на какую-нибудь мелочь — в зависимости от настроения Герберта. Но поместье и все деньги! Богом клянусь, о таком я даже и не мечтал. Вы посмотрите на это дело с моей точки зрения. У меня никогда нет денег — да, впрочем, никогда и не было. Я привык жить за счет кредитов, хотя сейчас это уже и не в моде. Когда управляющий банком становился чересчур настойчивым, я просто занимал деньги у моего кузена. Он, конечно, хамил мне как мог, но долги оплачивал. И, заметьте, оплачивал их двадцать лет кряду. Я должен был бы быть последним идиотом, чтобы собственноручно лишить себя такого источника доходов, понадеявшись, что каким-то чудом окажусь в завещании. Да, я, как и все, знал, что он составляет новое завещание перед женитьбой, но представления не имел ни что в нем, ни когда оно будет подписано. Герберт был не из тех, кто любит рассказывать о своих делах. Мне, во всяком случае, он уж точно ничего не говорил. А надеяться на авось, извините, не в моих привычках. Я ясно излагаю свою мысль?
— Яснее некуда, — ответил Лэм и, порывшись в лежавших на столе бумагах, вновь обернулся к Хэйли. — Прошлой ночью у вас, кажется, был разговор с Маршамом?
Хэйли поднял брови.
— Видите ли, инспектор, иногда приходится разговаривать и с дворецкими. Они приходят и спрашивают: «Вам что-нибудь нужно, сэр?» Вы отвечаете: «Да, Маршам» или «Нет, Маршам», смотря по обстоятельствам, и они уходят.
— Это был более продолжительный разговор, мистер Хэйли. И должен вас сразу предупредить, что его содержание нам известно.
— Да? Очень интересно! И о чем же, разрешите узнать, мы беседовали?
— Я как раз собирался рассказать вам об этом. Маршам начал с того, что спросил, намерены ли вы увольнять прислугу. Вместо ответа вы сообщили, что знаете о том, что он нечист на руку. Он обманывал вашего кузена, и сэр Герберт как раз собирался его уволить. Маршам заявил, что всего лишь брал комиссионные за вино и сигары, как привык поступать на прошлом своем месте. Далее он сказал, что его вовсе не собирались увольнять — совсем даже наоборот: это он хотел уйти, а сэр Герберт не отпускал его, угрожая заявить в полицию. За этим последовал весьма любопытный разговор, который я вам сейчас и зачитаю.
Лэм взял в руки бумагу и начал читать. Закончив, он поднял глаза на Хэйли:
— До этого момента вы имели явное преимущество. Маршам оказался вором, и вы, как новый хозяин имения, выразили ему свое возмущение. Но тут, однако, Маршам показал зубки. Цитирую: «Я бы не советовал вам вмешивать в это дело полицию. Потому что дела, в которые ей не стоит вмешиваться, есть у каждого. Взять вот хоть прошлую субботу. Наверняка в тот день кто-нибудь находился в таком месте и в такое время, что, узнай об этом полиция, этот кто-то попал бы в очень сложное положение. Лично мое мнение, сэр, что с полицией вообще лучше не связываться».
Он помолчал и продолжил:
— Лично мне это сильно напоминает самый обыкновенный шантаж. Он напомнил вам поговорку про спящую собаку, а вы довольно деловито осведомились, как долго она будет спать, если ее покормить, и не проснется ли потом снова. Маршам обещал молчать при условии, что вы отпустите его и дадите приличные рекомендации. Вы согласились, добавив, что есть вещи, о которых лучше не вспоминать. Ну, и что вы на это скажете, мистер Хэйли?
Эрик Хэйли все это время улыбался. Происходящее, похоже, немало его забавляло.
— Дорогой мой, но это же просто нелепо! Не знаю, откуда у вас эти сведения, но это же самый настоящий «испорченный телефон»! Кто-то что-то сказал, другой услышал, третий повторил, и в результате получилось черт знает что. Да, я действительно говорил с Маршамом и сказал ему, что знаю о его махинациях. В ответ он заявил, что тоже кое-что обо мне знает… И честно говоря, мне совсем не хочется, чтобы об этом узнал кто-нибудь еще. Но, раз уж такое дело, скажу. Все мы люди, все человеки, и в ту ночь Маршам застукал меня с женщиной. Надеюсь, вы не станете требовать от меня подробностей?
Лэм заглянул в бумажку, которую держал в руке.
— «Взять вот хоть прошлую субботу», — торжественно процитировал он.
— Или любую другую, — с ухмылкой закончил за него Хэйли. — Предлагаю вам забыть об этом, инспектор. Вы не хуже меня знаете, что подслушанный разговор не может служить доказательством. А Маршам — отличный дворецкий и первосортный мерзавец, но он здорово меня насмешил, и я отпустил его с миром. Черт возьми, инспектор, даже ваш шпион пишет в этой бумажке, что я смеялся. Неужели вы думаете, я стал бы смеяться, если бы он намекал на то, что я причастен к убийству своего кузена?