Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.9
Шрифт:
– Я не говорю о прошлом! – Сонечка посмотрела на Лидочку умоляюще, словно искала у нее поддержку. – Но сегодня вашей дочери очень плохо. Она близка к смерти.
– Ах, оставь, я ненавижу шантаж! – воскликнула Татьяна Иосифовна. – К сожалению, с возрастом у Аленки выработался псевдосуицидальный комплекс. Вы меня понимаете? То есть Алена стремится к самоубийству, но не к самой смерти, а к попытке, чтобы вызвать сочувствие или страх у окружающих. В первую очередь у разочаровавшихся
– Татьяна Иосифовна! – взмолилась Соня. – Поймите же, что у Алены, кроме нас с вами, нет близких людей.
– Она сама в этом виновата.
– У нее нет никого! Неужели родная мать от нее отвернется?
Обе женщины удовлетворяли свою страсть к театральности, обеим роли достались трагические, со слезой, и конфликт грозил достичь древнегреческих высот.
– Лучше тебе уехать, – сказала Татьяна Иосифовна. – Пока еще не поздно, тебе лучше вернуться в Москву. Твое присутствие выводит меня из себя.
– Я не уеду, пока не добьюсь от вас согласия позвонить Аленушке. Хотя бы позвонить.
– Ну подожди, сначала поедим, – ответила, подумав, Татьяна Иосифовна.
Она стала быстро и обильно накладывать себе в тарелку картошку и мясо, словно мысленно уже отсчитывала, кому сколько положено, и себе, как старшей, выделила большую дозу.
Она ела шумно, мелко и быстро, как бы стараясь растянуть удовольствие от еды и в то же время насладиться как можно интенсивнее.
Соня ела также с удовольствием, но, поймав на себе взгляд Лидочки и ложно истолковав его, громко сказала:
– Кусок в горло не лезет, честное слово.
– Это от избалованности, – заметила Татьяна Иосифовна. – Ты не знаешь цену сухой горбушке.
– Вы бы радовались, что мое поколение обошлось без этого, – ответила Соня. – А вы как будто злорадствуете.
– Я говорю горькую и нелицеприятную правду. И мало кто любит ее слушать.
Соня вздохнула и отрезала кусочек мяса. Лидочка видела, что Сонечка голодна и с удовольствием умяла бы всю тарелку, но она сама загнала себя в роль несчастной подруги, лишившейся аппетита.
– А кто чайник поставит? – спросила Татьяна Иосифовна. – Лидочка привезла торт, и он уже почти разморозился.
Соня поднялась и спросила:
– А где чайник?
– Синий чайник стоит на плите. Милостями Лидочки даже растворимка появилась в нашем доме.
Сонечка пожала крутыми плечиками и направилась на кухню. Татьяна Иосифовна спросила Лидочку:
– Вы мне рассказали по телефону о шкатулке. Может, вы сможете ее описать?
– Разумеется! – сказала Лидочка. – Эта история началась еще до войны. Моя бабушка дружила с вашей мамой.
– Я знаю, знаю! – радостно ответила Татьяна Иосифовна. – Я даже нашла ее фотографию. Соня, достань альбом. Вон там, на стеллаже. Правее, еще правее. Ну что же ты, слепая, что ли? Синий! Вот именно. Спасибо.
Соня уселась на свое место, а Татьяна Иосифовна раскрыла старый, переполненный наклеенными, а то и просто вложенными фотографиями, альбом. На первой странице оказалась групповая фотография, судя по одежде – тридцатых годов.
– Вот моя мама, а рядом – ваша бабушка, Лида. Мне же мама все рассказывала. Я сама плохо помню вашу бабушку, но мама рассказывала. И я сразу узнала. Я поэтому и вас сразу узнала.
На глянцевой, чрезвычайно четкой фотографии – так и представляешь себе покрытый черным платком, согнутый вперед торс фотографа, как бы приставленный сзади к деревянной, на ножках коробке с пирамидальной гармошкой объектива, – была изображена группа людей на фоне фонтана и пальм. Группа состояла из нескольких обритых либо коротко остриженных мужчин в белых сорочках и светлых мятых брюках, возлежащих у ног легкомысленно хохочущих девиц в сарафанах и панамках. Все эти люди излучали жизнерадостность и беззаботность.
– Тридцать пятый год, – сообщила Татьяна Иосифовна. – Мало кто из них протянул больше двух лет.
– Это точно ваша бабушка, – сказала Соня, показав на молоденькую Лидочку, стоявшую в обнимку с бровастой, пышной, чернокудрой красавицей.
– Правильно, – согласилась Татьяна Иосифовна, – а рядом моя мама. Меня же, как всегда, оставили в Москве.
– А я думала, что вашего папу в честь Сталина назвали, – разочарованно произнесла-протянула Соня. – А он получается старше.
– Нет, когда папа родился, никто не подозревал о том, что один грузинский бандит станет освободителем человечества. Поэтому моего папу назвали так в честь одного плотника.
– Плотника? – удивилась Соня. – А почему плотника?
– Такая была специальность у папы Христа. Иисуса Иосифовича. Поняла?
– Ах, я совсем забыла, – Соня покраснела, даже круглый носик покраснел. Особенно покраснели щечки – казалось, что их незаметно помазали свеклой.
– Тогда считали, – сказала Лидочка, – что с вашей мамой, с Маргошкой, ничего не случится. Она имела большие заслуги перед партией… – Лидочка, произнеся эту формулу, сделала осторожную паузу, опасаясь, что вызовет вспышку гнева у диссидентки, но Татьяна Иосифовна лишь послушно склонила голову. – И ее муж, ваш папа, занимал большой пост.
– Это никому не помогало, – сказала Татьяна Иосифовна. – Сталин с наибольшей яростью уничтожал старые ленинские кадры.