Киреевы
Шрифт:
— Очень нужно рисковать своими людьми из-за русского щенка, — категорически возразил комендант.
— Простите, господин полковник, — улыбнулся Ауэ. — Вы не так меня поняли. Я вовсе не думаю о действительном розыске. Достаточно сделать вид, что мы ищем. А потом можно будет сообщить, что ребенок умер при тех или иных обстоятельствах.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Доктор Любимов редко навещал больных в бараке. Когда он там появлялся и, брезгливо морща полные губы, осторожно ступал по соломе, настланной на земляном
— Есть намеченные на выписку?
Ответ почти всегда был отрицательным: все больные еще слабы, только некоторые из них с трудом бродят между койками.
Наконец доктор решительно заявил Наташе:
— Командование недовольно нами! За все время мы выписали только человек двадцать. Городу нужны рабочие руки. На больницу расходуются средства, а толку мало.
— У нас лежат тяжело больные. Надо время, чтобы они окончательно встали на ноги, — возразила Наташа.
— Вы чересчур гуманны, Наталья Николаевна, — усмехнулся доктор. — Но приказ — есть приказ! Примите, пока не поздно, меры. Через три дня мы должны выписать двадцать — тридцать человек.
— Постараюсь, Евгений Федорович.
Она проводила врача до дверей и, когда тот ушел, сказала Тасе:
— Как хорошо, что он так редко бывает в больнице!
И Наташа, и Тася знали: доктор Любимов очень много времени посвящает частной практике. Доктором овладел дух стяжательства. Он никогда не отказывал пациенту, если тот мог ему заплатить. Доктор Любимов далеко не блестяще знал свое дело, но врачей в городе осталось мало, да и не всем фашисты разрешали частную практику. Комендант города говорил, что врачей и священников надо особенно проверять, так как в их руках находятся тела и души клиентов. Фашисты не лечились у доктора Любимова, они предпочитали обращаться за медицинской помощью к менее им преданным, но лучшим специалистам. И это обстоятельство серьезно огорчало молодого, самоуверенного врача.
— Если какой-нибудь заболевший немец рискнет пригласить нашего Евгения Федоровича, он все на свете забудет, помчится к нему со всех ног. Ты это запомни, Тася! Пригодится!
Наташа говорила медленно, четко и раздельно, словно хотела, чтобы ее слова глубоко запечатлелись в памяти девушки.
— Ты что-то придумала, Наташа? — Тася вопросительно смотрела своими огромными глазами. За короткий период дружбы, скрепленной огнем войны, она научилась улавливать мысли своей старшей подруги.
Тася не ошиблась. С восхищением она выслушала смелый план.
Девушка не выдержала и порывисто обняла Наташу:
— Какая же ты умница. До чего ты хорошо все придумала!
— Не знаю, — озабоченно покачала головой Наташа, — как на это посмотрит Цветаева.
В тот же вечер за ужином капитан Ауэ обратился с вопросом к Наташе:
— Фрау доктор, что слышно в вашем лечебном учреждении?
— Мне непонятен ваш вопрос, господин
— Скоро ли вы начнете давать нам продукцию, то есть рабочие руки?
— Но больные еще очень слабы, — робко ответила Наташа.
— Пошлите их на курорт! — громко рассмеялся фон Бринкен. — Нет, как видно, нужно прикрыть всю эту лавочку…
— Если через три дня не будут выписаны двадцать пять человек, вполне годных для работы на строительстве, над которым я шефствую, — перебил его Ауэ, — то и в самом деле придется ликвидировать больницу. Сообщите об этом Любимову. Впрочем, приказ он уже получил.
— Господин капитан, людей мы, конечно, подготовим, но я буду очень просить вас на первое время создать им сносные условия, чтобы они окрепли на воздухе.
— Посмотрим, — и, наклонившись к Наташе, гестаповец тихо добавил: — Как я хочу, чтобы кто-нибудь, похожий на вас, заботился обо мне так же нежно и горячо, как вы об этих чужих людях.
Наташа рассмеялась:
— Зависть — вредное чувство, господин капитан! Но, помимо этого, разве я не проявляю заботу и о вас, передавая двадцать пять дисциплинированных рабочих, единственный недостаток которых — временная физическая слабость.
— Я все учел, дорогая фрау, — ответил Ауэ, — и слабость рабочих и вашу очаровательную женскую мягкость, которая заставляет так о них заботиться.
— Я еще больше беспокоюсь о своих коллегах, господин капитан, — сказала Наташа. — Нам грозят серьезные неприятности, если наши пациенты окажутся непригодными к труду и быстро выйдут из строя.
— О, я уверен в вашей способности вылечить самых безнадежных больных, — заметил Ауэ.
Разговор принял шутливый характер. Глинскому не нравилось Наташино настроение:
— Неужели я ревную ее?
Капитан был, бесспорно, красив, и Наташа явно предпочитала его фон Бринкену. Но Глинский готов был дать голову на отсечение, что его жена не увлечется немецким офицером. Однако тревожное чувство нарастало.
После ужина, оставшись с Наташей вдвоем, он не выдержал и спросил:
— Почему ты сегодня такая странная? Случилось что-нибудь?
Наташа пожала плечами:
— Нет, ничего не случилось.
Он попробовал осторожно расспрашивать Наташу о работе, о Тасе, о докторе Любимове. Но она отвечала односложно. Оживление ее исчезло, лицо было такое усталое и мрачное, что Глинский пожалел ее.
На следующее утро доктор Любимов напомнил о приказе.
— Мы все сделали, Евгений Федорович, чтобы его выполнить.
— Сколько же человек получит Ауэ?
— Двадцать пять — не больше.
— Машины придут за ними послезавтра в восемь вечера.
Любимов барственным жестом протянул Наташе руку.
С тех пор как началась война, Наташа ни разу не коснулась клавиш пианино. Каждый раз, когда ее просили сыграть, она решительно отказывалась:
— Теперь даже когда другие играют, не могу слушать.
Пианино оставалось закрытым в ожидании лучших дней. Рядом с ним, как и раньше, стояла вместительная этажерка с нотами. Никто их теперь не раскрывал, только хозяйка смахивала пыль с переплетов.