Киреевы
Шрифт:
Глинский был удивлен, когда столкнулся у себя в передней с высокой тоненькой девушкой, уносившей объемистую пачку нот. Наташа провожала ее и дружески напутствовала:
— Занесите к Зимину, Нина. Вам же тяжело тащить такую пачку домой.
— Да и не к чему. Инструмента у меня теперь нет. Буду играть в свободное время у Павла Ивановича, он разрешил…
— Когда понадобятся другие ноты, не стесняйтесь, пожалуйста, приходите и берите. Все равно без дела лежат.
— Большое спасибо, Наташа. Я так соскучилась по настоящей музыке.
У девушки было бледное,
«Где я ее встречал?» — подумал Глинский и сразу вспомнил: на квартире у Киреевых, когда Виктор еще учился в школе.
Проводив Нину, Наташа подошла к мужу. У него был явно огорченный вид.
— Досадно, что по твоим нотам кто-то чужой станет играть, доставлять кому-то удовольствие. И почему ты упорно не садишься за пианино? Я так люблю, когда ты играешь. Музыка скрасила бы мою совсем нерадостную жизнь.
Наташа вздрогнула, хотела резко ответить, но промолчала.
— Кто эта симпатичная девушка? — продолжал Сергей Александрович. Ему хотелось воспользоваться случаем и хоть немного поговорить с женой.
— Нина Огурейко. Талантливая пианистка, училась в консерватории, а сейчас вынуждена зарабатывать себе хлеб тем, что каждый день по нескольку часов играет танцы.
— Ты ее снабжаешь модными фокстротами? — с неприкрытой иронией спросил Глинский.
Наташа подавила вспышку гнева.
— Именно для того, чтобы не превратиться только в исполнительницу фокстротов, Нина и приходит ко мне за нотами. Своих ей не удалось сохранить.
— Хорошо, если бы эта Нина почаще здесь бывала. Может быть, тебя тоже потянет к музыке.
Сергей Александрович сказал это искренне, без какого-либо подчеркивания, но Наташа вся внутренне сжалась: не догадывается ли он?
«Но если бы даже и догадался? Что это я? — подумала она. — Ведь не предатель же Сергей? Но все же лучше ему ничего не говорить. Так лучше я скажу потом…»
В седьмом часу вечера Наташа попросила мужа довезти ее до Сортировочной:
— Я задержалась. Могу опоздать, а в восемь часов должна прибыть машина за выписанными из больницы. Мне обязательно надо присутствовать при их отправке. Таси там нет, отдыхает после дежурства…
Сергей Александрович обрадовался возможности хоть чем-нибудь услужить жене и отвез ее на станцию, где находилась больница.
Уже совсем стемнело, когда Наташа, сунув несколько марок немецкому солдату-шоферу, соскочила с грузовика у здания гестапо. Для того, чтобы поскорей вернуться в город, она «голосовала» на дороге.
Гестапо расположилось в большом белом доме на площади, в котором еще недавно находился дворец пионеров. Красивое здание с колоннами и скульптурными группами было обезображено глухими черными козырьками, закрывавшими окна верхних этажей. На всех других окнах появились решетки. Дом был окружен высоким забором с деревянными башенками по углам и, кроме того, опоясан колючей проволокой, за которой медленно прогуливались часовые.
Дом на площади, которым так гордились некогда горожане, внушал теперь отвращение и ненависть. Проходившая мимо старушка, замедлив шаг, с любопытством и страхом смотрела на молодую женщину, смело направившуюся к входу в гестапо. Старушка даже перекрестилась.
Наташу не пропускали довольно долго. Когда разрешение было, наконец, получено, дежурный фельдфебель провел ее по длинным безлюдным коридорам в кабинет капитана Ауэ.
— В чем дело? — не скрывая удивления при виде Наташи, спросил Ауэ. — Садитесь!
— Произошло какое-то недоразумение, господин капитан. — Наташа говорила дрожащим от волнения голосом, спеша и запинаясь. — Зачем вам понадобилось увозить больных, которые не стоят на ногах? Что вы будете с ними делать, ведь работать они никак не могут.
— Ничего не понимаю, объясните толком!
Наташа заметила, что Ауэ хоть и вежливо приветствовал ее, но разговаривал здесь совсем другим тоном, чем дома.
— Машины должны были прийти в восемь. Я пришла в больницу на час раньше и никого уже не застала — двери настежь и все кровати пустые. А ведь там были больные с высокой температурой. За ними нужно наблюдать, их надо лечить. Если вы уж решили закрыть больницу, мы сами бы устроили тяжело больных по частным домам.
— Никто не закрывал вашу больницу. Шоферам и охране был дан приказ прибыть ровно в восемь. А у нас приказы исполняются всегда точно. Сейчас спрошу этого дурака Любимова…
Ауэ снял трубку и назвал номер. Ему никто не ответил. В раздражении капитан бросил трубку на рычаг, она сорвалась и с грохотом упала на стол.
— Почему не отвечает этот идиот? Почему никто не подходит к телефону?
— Телефон стоит в кабинете Любимова, — пояснила Наташа. — Наверное, его нет.
Громкий звонок другого аппарата помешал Ауэ задать новый вопрос. Он сорвал трубку и молча стал слушать. Наташа видела, как покраснело его лицо, как барабанил он пальцами левой руки по стеклу, накрывавшему зеленое сукно стола.
— Всех, всех до одного сюда. Разыскать немедленно! — прокричал Ауэ своему собеседнику и быстро направился к выходу. У самой двери он резко повернулся и бросил Наташе:
— Вам придется обождать здесь…
Через минуту после того, как Ауэ хлопнул дверью, в комнату вошел высокий солдат в черной форме эсэсовца с автоматом на груди. Он безучастно взглянул на Наташу и прислонился к дверному косяку.
Наташа встала, ей захотелось сделать несколько шагов по комнате — когда ходишь, думается легче. Солдат молча повелительным жестом показал ей на стул. Наташа села.
— Начинается! — подумала она с тревогой и вместе с тем с каким-то облегчением.
В столовой стоял уже давно заглохший самовар. Ни Наташи, ни офицеров не было.
Глинский беспокойно ходил по комнате — жена обещала скоро вернуться, а до сих пор ее нет. Что случилось?
«Вероятно, опять кому-нибудь из больных стало хуже, и она будет дежурить до поздней ночи. Не бережет себя Наташа, совсем не бережет».
С жадностью скряги он подумал: «Сколько ласки расходует Наташа на чужих людей. А ему достаются крохи. Сейчас она какая-то замкнутая, настороженная. Не поймешь ее. А если узнает правду? Тогда — конец…»