Кирилл и Мефодий

Караславов Слав Христов

Ладья ждала их, готовая к отплытию.

Мефодия вошел в нее, сел на деревянную скамью, и взгляд его устремился вперед, по течению реки. Гребцы ваялись за весла, и вода большой реки понесла ладью к землям болгар.

5

Фотий поднимался по лестнице патриаршего дворца с таким чувством, с каким возвращаются в родной дом. Остановившись на широкой площадке, он посмотрел на расписной потолок. В углу в искусно натянутой паутине покачивались несколько высосанных мух, а неподалеку устроился ткач и владелец ловчей сети. Из-за этого паука у Фотия возникло ощущение, что кто-то за ним следит. Он приказал двум сопровождавшим синкеллам убрать незваного гостя и уверенно взялся за дверную ручку патриаршего кабинета. Дверь оказалась заперта. Новый хозяин процедил сквозь зубы:

— Кое-кому, видно, не по вкусу мое возвращение!

Сопровождающие не поняли, кого он имеет в виду, но смутились. Младший из них, сын

патрикия Константина, бегом спустился вниз. Через мгновение на лестнице показалась мятая камилавка слуги. Связка ключей дрожала в его руке, ключ не попадал в скважину. Фотий не удержался, выхватил ключ и сам открыл дверь. В кабинете ничего не прибавилось и ничего не убавилось, если не считать красивой чернильницы с орлами, которую сам Фотий еще тогда успел прибрать.

Патриарх сел на знакомый стул, вытянул ноги и, окинув взглядом синкеллов, кивнул: садитесь. Те робко присели на диванчик. Они не знали, как держать себя, не знали ни привычек, ни желаний, ни слабостей патриарха.

Ведь он пришел сюда завоевателем. Сознание победы держало Фотия в приподнятом настроении. Строгое выражение лица, наморщенный лоб, показное недовольство — все это было лишь попыткой скрыть свое ликование.

— Посмотрим решения собора... — сказал Фотий, подобрав ноги и облокотившись на резной письменный стол.

Синкеллы переглянулись. Младший развернул свиток с решениями и начал читать по порядку заседаний. Дослушав до четвертого, патриарх пошевелился на стуле и пожелал услышать еще раз, как записано первое решение. Запись должна быть такой, чтобы позволяла двоякое истолкование.

— Читай! — сказал Фотий.

Молодой синкелл повысил голос.

— Тише и медленнее! — постучал Фотий костяшками пальцев.

Синкелл понизил голос:

— «...Константинопольскому патриарху впредь не рукополагать в Болгарии и не посылать туда святого причастия...»

Фотий поднял палец, синкелл умолк. Повторив в уме эти слова, патриарх остался доволен собой и своими людьми. Это было хорошо сказано. Таково было одно из условий папы, предварявших его согласие на избрание Фотия патриархом. Оно соблюдено. Зато в решении опущено самое важное условие: посланных в Болгарию византийских священников возвратить в Константинополь. Что касается запрета рукополагать, то Фотий и сам не хотел обладать этим правом, поскольку у болгар был свой архиепископ, руководивший их церковными делами. Если бы Фотий попытался вмешиваться, Борис-Михаил вряд ли бы это позволил. Так что решение собора не ущемляло Фотия.

— Прекрасно сказано, с божьей помощью, — перекрестился патриарх. Уже не скрывая своей радости, он с улыбкой посмотрел на синкеллов и стукнул ладонью по столу.

— Ну как, поборемся еще с Римом ?

— Ежели на то воля божья, святой владыка...

— Воля божья — каждой церкви самой управлять своими делами!

Синкеллы переглянулись. Фотий заметил это.

— Что? «Язычнику» не верите или хотите сказать мне что-нибудь?

— Посол папы Иоанна, легат Петр, заявил вчера, что святой апостолик приравнял нашу церковь ко всем остальным. Он не захотел признать за нами даже второго места в иерархии...

— Вы слушайте меня, а не Петра! — Патриарх встал и прошелся по кабинету. — Готовьтесь к борьбе. Чего только со мной не делали: и благословляли, и анафеме предавали, — но я не отступил от истины. И не отступлю. Хорошенько запомните это. С завтрашнего дня начнем делать свое дело на благо церкви и господа бога, но не по воле Рима, а по нашему разумению...

Фотий подождал, пока стихли шаги синкеллов, открыл книжный шкаф, взял первую попавшуюся книгу, полистал и задумчиво вернул на место. С тех пор как его лишили патриаршего поста, он отвык читать религиозную литературу. Фотий непрестанно рылся в древних рукописях, пополняя свой «Мириобиблион» [70] заметками. Свыше трехсот книг прочитал бывший патриарх с радостью открывателя-книжника. Он откопал их в подвалах и на чердаках, чтобы воскресить для своих современников и с новой силой вернуть им блеск — пусть слепым служителям божьим станет ясно, что не с них начинается человечество... Это было его единственным утешением во времена страха, когда все, кроме преданной Анастаси, покинули его. Она сидела с пяльцами в уголке и с огромным терпением слушала его сочинения, не горячилась, как он, и, хотя не все понимала, никогда этого не выказывала. Ей думалось, что он радуется неискренне, лишь затем, чтобы она не жалела его, потому что вчерашние друзья и единомышленники оставили его. Эти друзья еще вернутся и еще будут заискивать перед ним, как только поймут, что император изменил свое отношение... Вначале Анастаси ничего не говорила Фотию. Но когда Евдокия уверила ее, что василевс склонен снова возвысить Фотия, она не смогла сдержать радости. Сказав Фотию об атом, она тут же пожалела, что сказала. В первое мгновение он просиял, потом замкнулся, даже на некоторое время отдалился от нее. Так Фотий поступал всегда, когда его раздирали противоречия или когда приходил час жизненно важного решения. Он стал уходить

из дому и целыми днями где-то пропадал. Анастаси волновалась, не зная, что и подумать. По Царьграду пополз слух о возвращении Фотия в патриарший дворец. Анастаси, услышав это, передала ему. Он лишь улыбнулся, и ей стало ясно, что слух распространяется не без его участия. Она понимала: Фотий хотел увидеть реакцию своих бывших друзей и сторонников. Вскоре она убедилась, что в этом был известный смысл. Первым пришел свой человек — Филипп, епископ Адрианополя; за ним — все, кто получил епископство из рук Фотия. Игнатий не успел из-за старческой медлительности заменить их своими людьми. Посланцы приезжали внезапно, с предосторожностями, передавали приветы от епископов и ловили каждое слово Фотия. Им хотелось понять, насколько верен слух. Фотий отвечал так, что они уезжали окрыленные, с радостной надеждой на скорое восшествие Фотия. Проводив их, он снимал маску счастливого и уверенного в себе человека, и лишь одна Анастаси была в состоянии поддерживать его настроение, по сто раз напоминая слова Евдокии о намерениях василевса снова возвысить его. Так продолжалось до того дня, когда император позвал Фотия к себе. С большим волнением ожидал Фотий этой встречи. Из императорского дворца он вышел со смешанными чувствами: он и ругал себя за то, что унизился перед конюхом, и ликовал — теперь уж он отомстит всем, кто считал, что песенка «лисы империи» спета. Ведь они совсем распоясались: клеветали на него, распускали грязные сплетни, придумывали нарушения церковных канонов, якобы совершенные во время его правления. И не угомонились даже после появления новых слухов. Дошло до того, что ему приписали дружбу с Авадием Сантаварином — магом и колдуном. Тот-де своими чарами снова расположил императора к Фотию. Фотий действительно знал одного Авадия, но тот был продавцом лекарственных трав. Фотий изредка заглядывал в его неприметную лавку с одним желанием — подышать ароматом трав, который напоминал ему о свежескошенных лугах при утреннем солнце, когда души трав и растений возносятся в слиянии с чистейшим воздухом. В последний его приход дверь в лавку была закрыта. Сосед Авадия шепнул ему, что тот оказался сторонником манихейской ереси, его хотели взять после разгрома павликиан под Тефрикой, но он успел бежать в Болгарию. Это известие смутило Фотия, и он перестал ходить в лавку, но клевета уже шипела змеиным языком. Пришлось объяснять все это василевсу, и Фотий ничего не утаил, честно рассказал все, как было. Император слушал мрачно, молча, и лишь когда Фотий упомянул о скошенных лугах, его лицо прояснилось и по красивым губам скользнула мечтательная улыбка.

70

«Мириобиблион», или «Многокнижие»,—труд Фотия, представляющий собой аннотации около 300 книг, многие из которых не дошли до наших дней, с комментариями и сведениями об авторах.

— Понимаю, я тебя хорошо понимаю! — вздохнул Василий.

Теперь эти страхи остались позади, предстояло повнимательней ознакомиться со всем патриаршим хозяйством. В стаде божьем паслись и паршивые овцы, которые заражали остальных. Их давно уже ждали мясники с острыми ножами, и работа мясников была поручена Святому синоду. Однако перед этим надо было почистить и сам Синод. За время правления Игнатия ничего не было слышно о миссии в Моравии. До Фотия дошла весть о смерти Константина, но он ничего не знал о судьбе остальных. Патриарх просмотрел всю переписку Игнатия, но не обнаружил писем к Мефодию — значит, он и его последователи в борьбе с немецкими епископами могли рассчитывать только на свои силы. Теперь, когда назревало новое столкновение с папой, Фотий решил разыскать миссию, узнать, что ею сделано и в какой мере можно на нее положиться.

Ему хотелось вести борьбу с Иоанном VIII всеми средствами, широким фронтом. Он поддержит Мефодия, раз тот сумел расширить завоевания Константина. Если окажется, что Мефодий кое в чем уступил папе, это простительно: разве сам патриарх не хитрил и не увертывался, пока не утвердился в своем положении? Важно, чтобы Мефодий окончательно не отвернулся от Константинополя... Завтра же надо послать ему приглашение в Царьград. Если Мефодий примет его, значит, он чист перед своей совестью, не запятнал ее в это драматическое время.

Фотий еще раз осмотрел свой кабинет, полюбовался видом на противоположный берег, где выросли новые дома среди красивых садов, и вдруг спохватился — ведь уже время идти к Анастаси.

Патриарх тяжелыми шагами спустился по лестнице. Слуги засуетились, и Фотий подумал: теперь он опять тот, кому все будут кланяться и целовать святую руку...

6

Два раза Гойник, вверенный Борису-Михаилу сербский князь, бежал из Плиски, и два раза его возвращали под стражей. Борис ломал себе голову, что же с ним делать. После первой попытки он позвал Гойника и поговорил с ним. Серб обещал не создавать больше излишних тревог князю, но не сдержал слова. Похоже, что не сдерживать своих обещаний было в крови у их рода... Борис еще не однажды будет иметь возможность убедиться в этом.