Кирилл и Ян (сборник)
Шрифт:
— Всё правильно… всё правильно… — пододвинув стул, вскарабкался на него, — всё правильно… — поднявшись на цыпочки, Шкет принялся уверенными движениями привязывать ремень.
2. Надежда
Часы тикали, и стрелки, чётко фиксируясь на каждом делении, продолжали свой монотонный путь. Это было замечательно, потому что Анна Павловна не представляла, как сможет влезть на стул, поменять батарейку, а потом повесить часы обратно — у неё кружилась голова, даже когда она просто лежала в постели, а подняться на такую страшную высоту!..
…Тогда-то жизнь и закончится…Эта мысль давно превратилась в навязчивую идею, с которой
…Так, назло или на радость?.. По значимости это была вторая проблема, занимавшая Анну Павловну. Ей очень хотелось жить, и в то же время, она прекрасно понимала, что, кроме неё, это не нужно никому, даже Надежде. А она ведь специально нарекла её именно так — только, вот, дочь не оправдала высокого предназначения. Надежды не было.
Тогда для чего же ей так хотелось жить? Чтоб раз в три дня спускаться в магазин? Или раз в неделю стирать пыль с комода, и раз в две недели мыться, держась дрожащей рукой за край ванны? Или чтоб смотреть в окно и видеть серое полотно, нарисованное художником со странным именем — катаракта?..
Ещё Анна Павловна слушала радио, где молодые и рьяные кандидаты боролись за право управлять страной, но она не представляла этой страны, и для неё казалось диким, что за власть можно бороться. В той стране, которую она помнила, боролись за повышение производительности труда, за улучшение качества продукции, за мир во всём мире, но за власть?.. Власть всегда являлась уделом избранных, и никто не задумывался, каким образом она переходит от одного полубога к другому.
Но почему же так хотелось жить, если даже не понимаешь, где живёшь? Ясного ответа не было, хотя и имелась одна пустяковая, сугубо личная мыслишка…
Анна Павловна встала с дивана и переместилась к столу, на котором со вчерашнего дня остался раскрытым толстый фотоальбом. В ожидании своей очереди, рядом лежали ещё три, точно таких же. Впрочем, «очередь» — понятие относительное, потому что первый сразу становился последним, едва закрывался его толстый бархатный переплёт.
Жизнь, заключённую в альбомах, Анна Павловна помнила фрагментами, соответствовавшими предусмотрительно сделанным на фотографиях надписям. Благодаря ним, она, например, знала, что замечательные пальмы росли в 1955 году не где-нибудь, а именно в Гурзуфе. Но вот кто эти глупо улыбающиеся люди, картинно устроившиеся на ступенях белого дворца с колоннами, история умалчивала. Лишь улыбающуюся девушку с длинными косами она узнавала безошибочно, потому что это была она сама.
Кажется, именно в Гурзуфе у неё случился роман. Кажется, с лётчиком, и, кажется, звали его Василий. Кажется, вот он — справа от девушки с косами… или нет, вон тот, крайний во втором ряду… Всё кажется, кажется — и с каждым днём уверенности в этом слове становилось всё меньше.
Анна Павловна отвернула пару страниц назад. Контраст с предыдущим снимком оказался разительным — мрачные бараки, за ними бескрайняя степь, и ни одного живого человека вокруг. На обороте значилось — «Чкаловская область. 1941 год». Да, в сорок первом их эвакуировали, только она не записала название самого городка в этой Чкаловской области. Может, этот снимок и не её вовсе — у них же, кажется, не было фотоаппарата. Но бараки, кажется, были, и степь, кажется, была, а, вот, как назывался городок?..
С другой стороны, её давно перестало интересовать, в каком конкретно населённом пункте маленькая девочка Аня разбирала окровавленную красноармейскую форму, приходившую с фронта вагонами, чтоб потом в неё, отстиранную взрослыми женщинами, облачить новые дивизии, просеивая сквозь сито войны оставшееся мужское население.
Задумавшись, Анна Павловна перевела невидящий взгляд
— И зачем всё это было?.. — в тысячный раз спросила Анна Павловна, и в тысячный раз не получив ответа, вздохнула. Смотреть альбомы расхотелось, потому что, если бессмысленно само бытие, то воспоминания о нём, бессмысленны вдвойне.
Она отодвинула альбом и на его место положила листок, куда ежедневно записывала текущие дела. Этого можно было и не делать, так как записи повторялись с жутким однообразием и годились на всю оставшуюся жизнь.
«Заканчивается колбаса, — прочитала Анна Павловна, — купить. Купить творог — полезно». Запись она сделала вечером, а, значит, сегодня наступило время реализации намеченного. Всё-таки хорошо, когда есть план — вроде, осуществляется преемственность дня вчерашнего и дня сегодняшнего; вроде, происходит движение к какой-то цели.
Анна Павловна давно не переодевалась, выходя на улицу, потому что разделять на «домашнее» и «выходное» было нечего — просто два относительно приличных платья, через равные промежутки сменяли друг друга. Пока одно было на хозяйке, другое, всегда сохло в ванной — сохло долго, так как отжать его сил уже не хватало.
Анна Павловна надела кофту с неопрятной дыркой на правом локте. Она прекрасно знала, что выходить в таком виде неприлично, но поскольку ничего не могла изменить, старалась об этом и не думать — главное, что она ещё способна самостоятельно добраться до магазина. Это ведь тоже подвиг — спуститься с четвёртого этажа, а потом вернуться обратно!
Заперев дверь, Анна Павловна нащупала перила и осторожно двинулась вниз. Она всегда смотрела под ноги, но сейчас что-то заставило её поднять взгляд, и вместо привычного серого марева, увидела поднимавшуюся навстречу женщину в чёрных одеждах. Расстояние между ними составляло целый лестничный марш, но, к своему ужасу, Анна Павловна отчётливо разглядела лицо — к ужасу, потому что это было её собственное лицо. Она почувствовала, что теряет силы, и, скорее всего, покатится прямо женщине под ноги (как в своё время случилось с её матерью), но человек не хочет верить в неизбежное, и Анна Павловна судорожно вытащила из сумки ключ. Пятясь, упёрлась спиной в дверь. Оставалось вставить ключ в скважину, но для этого требовалось оторвать взгляд от лица женщины, и это оказалось самым сложным. Среди многолетнего сумрака она впервые увидела что-то ясно и отчётливо, совсем как раньше. Как же лишать себя такого счастья?.. Правда, глупое чувство самосохранения говорило, что счастье это мгновенно, что оно последний подарок судьбы, от которого лучше отказаться, и тогда, может быть…
Ключ с первого раза скользнул в скважину и повернулся на удивление легко. Анна Павловна захлопнула за собой дверь и только тут сообразила, что ключ остался снаружи. Хотя, какая разница, если чёрная женщина могла проникать даже сквозь стены (по крайней мере, так рассказывала её прабабка её бабке, бабка — матери, мать — ей, а она — Надежде…) Анна Павловна неожиданно вспомнила про дочь …надо же сообщить ей, иначе придётся лежать в тесном коридорчике, пока соседи не почувствуют трупный запах. И очень правильно, что дверь останется открытой — зачем же потом ломать её?..