Кирилл и Ян (сборник)
Шрифт:
Анна Павловна протянула руку к телефону (последний раз она пользовалась им, когда вызывала себе «Скорую»). Подняла трубку и с радостью услышала гудок, мгновенно связавший её с огромным миром — это давало безумный шанс, что чёрная женщина способна заблудиться в нём…
— Кого надо? — спросил мужской голос. Анна Павловна не знала, кому он принадлежит, но не удивилась — они ж и поссорились с Надеждой, двадцать лет назад, как раз из-за того, что голоса эти менялись слишком часто. Правда, тогда они звонили сюда, в их ещё общую квартиру.
— Мне Надю, — сказала Анна Павловна тихо, словно боясь, что её услышит чёрная
— Надюх! Тебя! — крикнул голос. Возникла пауза, в которой слышался женский смех.
— Слушаю.
— Надь, — Анна Павловна не узнала голос дочери, но почему-то была уверена, что не ошиблась номером, — это я — твоя мать.
— Твою мать! — со смехом воскликнула трубка, — чего ты хочешь? А то я тут занята.
— Надь, я встретила её. Совсем как твоя бабушка — она поднималась мне навстречу…
— Кого ты встретила?.. Коль, ты кильку-то всю не жри!.. Так, кого ты встретила?
— Чёрную женщину.
— Хватит мозги пудрить! Тебе чего там, скучно?
— Мне не скучно. Я сегодня умру.
— Ну… — голос замолчал. Видимо, слово «умру» внесло диссонанс в застолье, — от меня-то ты чего хочешь? Вызови врача, если тебе плохо. Я ж не врач.
— От тебя я ничего не хочу, — Анна Павловна вздохнула, — мне надо, чтоб ты знала…
— Теперь я знаю, — перебила дочь, — завтра могу заехать, но сегодня, никак. Всё, пока.
Надежда положила трубку и вернулась к столу, на котором стояли пустые бутылки, кастрюля с макаронами, пепельница и банка кильки. Причём в пепельнице содержимого уже было больше, чем в банке.
Ещё в комнате находились двое мужчин. Один из них спал, растянувшись на полу и выставив на всеобщее обозрение огромную дыру в грязном носке. При дыхании его щёки надувались, и на губах появлялись прозрачные пузыри. Звали мужчину Петя, и Надежда ненавидела его. Ненависть эта была тихой и выражалась лишь в том, с каким откровенным равнодушием она ложилась на скрипучий диван, задирала юбку и отворачивала лицо. Впрочем, лицо можно было и не отворачивать, потому что желания целоваться у Пети никогда не возникало. А если б оно вдруг возникло, Надежде всё равно пришлось его исполнять, ведь квартира принадлежала Пете и за неё требовалось платить. Только чем, если самой хватает лишь на макароны?.. Оставалась единственная валюта — та, которую нельзя, ни истратить до конца, ни потерять по пьяни.
А сегодня случился праздник. Во-первых, Коля, молодой и симпатичный (такие мужчины давно уже не обращали на Надежду внимания) сидел и разговаривал с ней!.. Да ещё принёс четыре бутылки вина!.. Прям, добрый волшебник какой-то!..
Во-вторых, Петя скопытился очень быстро, и Надежда чувствовала себя свободной. В её нетрезвом сознании даже возникали сумасшедшие мысли, что этот день — начало чего-то нового и хорошего; того, чего ещё никогда не было в её сорокалетней жизни.
А, в-третьих, этот звонок. Если мать, действительно, умрёт, это будет настоящий подарок, который и должен венчать настоящий праздник! Это будет лучшее, что она способна сделать для дочери, ведь тогда можно уйти от Пети и начать всё заново. …Нет, конечно начать всё, не получится — возраст не тот, да и вообще… но, по крайней мере, никто не станет принуждать меня… разве только, голод, и то не сразу, ведь у матери
— Кто это у тебя там заболел? — спросил Коля.
— Да мать, карга старая… Наливай, — Надежда, в сердцах, махнула рукой.
— Наливаю.
Глядя, как щедрая рука наполняет стакан, Надежда вдруг подумала — …всё она врёт! Специально ведь дразнит. Сколько вызывала «Скорую» и говорила, что умирает, а ни разу, тварь, не померла!.. А теперь ещё чёрную женщину приплела… Дуру из меня делает!..
Надежда чувствовала, что должна с кем-то поделиться своими мыслями, иначе они, либо сведут её с ума, либо заставят бросить шикарный стол и нестись на другой конец города, чтоб выяснить, есть у неё теперь собственная квартира или всё ещё нет. А с кем поделиться, как не с самым добрым, самым лучшим человеком?..
— Слышь, Коль, — Надежда присела рядом с гостем, — а ты знаешь, как выглядит смерть?
— Какая смерть? — Колина рука дрогнула, и поток жидкости иссяк, чуть-чуть не поднявшись до заветного рубчика.
— Я чего хочу сказать… только не надо ржать, ладно?.. Говорят, женщины в нашей семье перед смертью видят саму себя, только одетую во всё чёрное…
— Не понял, — Коля отставил бутылку, — ещё раз.
— Чего ты не понял? Идёшь ты, а навстречу — тоже ты, только весь в чёрном. И в тот же день, бах!.. Ты помираешь.
— Скажешь тоже, — Коля испуганно оглянулся, но никого не обнаружив, усмехнулся, — дура ты, Надька. Ты сама подумай, чего несёшь!..
— Тогда плохо, — Надежда вздохнула, — а я уж губы раскатала… Мать сейчас звонила, так сказала, что видела чёрную женщину… ну, себя, короче.
— А ты хочешь, чтоб она умерла? Это ж мать! Ты думаешь, чего говоришь?..
Надежда взяла стакан и по-мужски выдохнув, осушила его до дна. Она знала, что после этого станет сама собой, и будет говорить то, что думает, и делать то, что считает нужным. В такие замечательные мгновения она обычно заявляла Пете, что он — мразь и подонок. Правда, потом приходилось неделю отсиживаться дома, пока не пройдут синяки, но зато он знал, что она о нём думает!
…И Коля пусть знает, что я думаю о матери!..
— Она хотела, чтоб я была такой, как она, — сказала Надежда, закуривая, — пошла в пединститут и всю жизнь объясняла дебилам, что дважды два, четыре! Мне кажется, её трахнули-то всего раз в жизни, и сразу я родилась. Так, ей стыдно даже признаться, кто это! Нет, говорит, у тебя отца, и всё тут! Вроде, дух небесный меня зачал!.. А я красивая была, весёлая… как отец. Я не хотела так жить, и, знаешь, что она делала? Она не давала мне денег! Вообще!..
— И ты стала зарабатывать сама? — догадался Коля.
— А как ты думаешь? Конечно! И неплохо зарабатывала, пока молодая была! Теперь, конечно… — Надежда вздохнула, — так она сейчас живёт в нашей квартире, а я с этим уродом! — она брезгливо посмотрела на ничего не подозревавшего Петю, — это справедливо?..
— Нет, — Коля тоже выпил и его «пробило» на философию, — насилие над личностью запрещено Конституцией, — сказал он, — а не давать денег — это и есть самое главное насилие.
— Так и я о том же, — Надежда кивнула, — налей ещё, а?