Кистепёрые
Шрифт:
Из-за того, что копался, как и все, в бытовухе и мелочных проблемках, идея, хоть не такая уж и странная, всё же показалась тревожащей. Хотя чему тут тревожиться, это же здорово, мы и есть Вселенная, её вершина, высшее достижение эволюции звёзд и галактик, но насторожился, время такое, надо оглядываться во все стороны.
Вряд ли Вселенная что-то подсказывает, я не настолько антропоцентричен, для неё и человечество не больше, чем для нас микроб, просто усложнение Вселенной достигло того уровня, когда и человеки начинают понимать, какая она на самом деле, что она сама вряд ли осознаёт, хотя кто знает.
А зачем, с какой целью вот так постепенно открывается? Может, потому, чтобы не страшились увидеть, если откроется вот так сразу? Ахнем и попадаем дохлыми в красивых позах?
А так вот, постепенно, намёками, подсказками, что вроде бы сами приходят в минуты озарения, она сообщает, что всё путём, не страшитесь, микробы, вы правильная микробиота, теперь на вас вся надежда, это вы продолжите и усилите взросление Гигамира.
– Алиса, – велел я, – обзор на все экраны.
– И на главный? – уточнила она.
– Тоже, – подтвердил я. – У нас всё сохраняется, забыла?
– Это я вас так развлекаю, – сообщила она. – А то у вас пульс учащённый и кровь в мозгу как-то очень уж… Свёртываемость повышена. Дать в цифрах?
– Не надо, – сказал я по-барски, – а извозчики на что?..
Судя по обзору, а шеф должен видеть картину целиком, суматохи прибавилось, как, впрочем, и во всём мире. Полагаю, и во Вселенной, но там ускорилось с миллионов до миллиардов, нам не так уж и заметно, но здесь, в нашем офисе…
– Шеф, – произнесла Алиса, – просмотрите в записи момент, что выделен как приоритетный.
– Давай, – согласился я.
В записи, чёткой и в разрешении четыре-ка, Худерман идёт в благородной задумчивости по залу между футуристичными блоками «Алкомы», там нейроморфная часть соединяется с квантовыми, остановился, быстро отсоединил щиток на одной из стоек, торопливо выдернул один из шнуров, тут же поставил щиток на место, прикрутил и пошёл дальше, такой же спокойный и как бы погружённый в высокие мысли.
Я вздрогнул, насколько помню, в той части расположен блок, что отвечает за анализ и принятие решений. По телу прокатилась, или это только моё воображение, холодная волна.
Так, наверное, рабочий муравей чувствует себя одиноким, если вдруг потерял бы связь с царицей, а через неё и со всеми муравьями их громадного прайда.
Я тупо смотрел в экран, стараясь сообразить, что же теперь делать, а делать нужно сейчас же, а в зал вошёл Лысенко, красивый, как викинг перед боем, двинулся между стойками с вычислительными блоками, плечи покачиваются, и на ходу занимается изотонической гимнастикой, внезапно свернул, лицо не меняет выражения, направился именно к тому же блоку, от которого минут пять тому отошёл Худерман.
Я задержал дыхание, а Лысенко неспешно снял кожух, всмотрелся в мигающую огоньками панель, присвистнул. Наконец-то на лице проступило удивление, ага, это заметил выдернутый из гнёзда шнур, хотя Худерман умело упрятал конец в путаницу разноцветных проводов.
Без излишней торопливости, но быстро и умело, словно всю жизнь этим занимался, быстро распутал, вернул штекер в прежнее положение, соединяя блоки, как и были раньше, на лице глубокое удовлетворение, неспешно укрыл всё щитком.
Экран погас, «Алкома» через Алису ответила на мой вопрос, а дальше включился энергосберегающий режим, всё до последнего ватта идёт на полезную работу.
Я откинулся на мягкую спинку с валиком под поясницей, сердце колотится со всхлипами, ему бы чтоб я сидел на веранде в кресле, а остывающие ноги укрыл тёплым пледом, но мы давно уже не отдельные особи, а частицы огромного человейника, потому я перевёл дыхание и сказал слабо:
– Лысенко, ко мне. Немедленно.
Он вошёл насторожённый, готовый защищаться и оправдываться, значит, что-то где-то да превысил, мы же люди, как не попытаться получить от «Алкомы» больше, чем указано в служебной инструкции.
Смотрится бодро, да он и так самый молодой, если не считать Володю Мухортова, но фигура стала рельефнее, плечи шире, а бицепсы красиво и мощно распирают рукава рубашки, вот-вот порвут.
– Шеф, – спросил он встревоженно, – что-то стряслось?
– Да, – ответил я и постарался, чтобы голос звучал зловеще. – Думаешь, не замечу?
Он растерянно сглотнул, вытянулся по струнке.
– Шеф, я чист, как слеза ангела!.. Даже шею вчера мыл!
– Хорошо, – сказал я с расстановкой, – «Алкома» бьёт тревогу, что ты недавно снимал щиток на семнадцатом блоке, что-то мудрил с проводкой!.. Признавайся, всё равно уже ничто не спасёт. Твои преступные действия запечатлены и зафиксированы. Могу показать.
Он вскрикнул в панике:
– Шеф!.. Да всё напротив!.. Я шёл по залу, слышу, семнадцатый вроде бы гудит чуточку не так. Ну, словно там не сто пчёл, а всего девяносто девять.
– Ну-ну?
Он сказал торопливо:
– Я хотел было пройти мимо, но что-то как будто толкнуло открыть и посмотреть.
– И что увидел?
– Один шнур выдернулся, – сказал он торопливо. – От вибрации, наверное. Я воткнул взад, закрыл и пошёл, я же такой чуткий, оказывается!
Я переспросил:
– Как будто что-то толкнуло?.. Не сам решил?
Он сказал обидчиво:
– Сам, конечно, но бывает такое, словно что-то внутри подсказывает: подойди вон к тому и дай в морду! Но это из анекдота, как вы помните, а так я сама невинность. Да что случилось?
Я ответил медленно:
– Да так… увидел, как ты снял щиток и начал рыться в проводах. А у нас, сам знаешь, пятая колонна Госдепа вовсю пашет за жабьи шкурки. И англичанка гадит. А свои либералы вообще насрать так и норовят!