Китаец
Шрифт:
В машине, положив руку на ключ зажигания, она подумала, что ее постигла неудача. Виви Сундберг ей не поверила. Хотя рано или поздно кто-нибудь из дознавателей займется информацией о Неваде. Но без энтузиазма.
Впрочем, едва ли можно осуждать Виви Сундберг. От Хешёваллена до городка в Неваде очень уж далеко.
Черная машина без полицейских знаков остановилась рядом. Виви Сундберг махнула ей рукой.
В Хешёваллене Виви Сундберг подвела ее к дому и сказала:
— Я оставлю вас здесь, чтобы вы могли
Биргитта Руслин глубоко вздохнула и вошла в дом, где горели все лампы.
Она словно шагнула из-за кулис на ярко освещенную сцену. И была в этой драме совершенно одна.
8
Биргитта Руслин старалась отбросить мысли о мертвецах, окружавших ее, и хотя бы смутно представить себе в этом доме свою мать. Молодую девушку, которую тянет прочь отсюда, но она не может никому об этом заикнуться, даже себе самой признаться не смеет без угрызений совести по отношению к кротким приемным родителям со всеми их добрыми намерениями.
Она стояла в прихожей, прислушивалась. В пустых домах тишина ни о чем не напоминает, думала она. Кто-то ушел отсюда, забрав с собой все звуки. Даже часы не тикают.
Она вошла в гостиную. В лицо пахнуло старыми запахами — от мебели, от рамок с библейскими изречениями, от поблекших фарфоровых ваз, теснившихся на полках и среди цветочных горшков. Потрогав пальцем землю в одном из горшков, она сходила на кухню, отыскала лейку, полила все цветы, какие попались на глаза. Услуга умершим. Потом села на стул, огляделась по сторонам. Много ли вещей в этой комнате были здесь при маме? Наверное, большинство. Все такое старое, вещи стареют вместе с хозяевами.
Пол, где лежали тела, все еще застлан пластиком. Она поднялась по лестнице на второй этаж. В спальне попросторнее — неубранная постель. Из-под кровати торчит тапка. Второй не видно. На этаже еще две комнаты. В той, что выходит на запад, на обоях зверушки — детский узор. Она смутно припомнила, что мать как-то рассказывала про эти обои. Кровать, комод, кресло и стопка тряпичных ковриков у стены. Она открыла стенной шкаф, оклеенный внутри газетами. Выпуски 1969 года. Уже тогда мать не жила здесь более двух десятков лет.
Она села в кресло у окна. На улице стемнело, лесистых холмов за озером не разглядеть. У опушки ходит полицейский, освещенный фонариком коллеги. Временами останавливается, наклоняется к земле, будто ищет что-то.
Биргитту Руслин охватило отчетливое ощущение, что мать совсем близко. Где-то здесь она сидела задолго до ее рождения. Здесь, в комнате, в другом времени. Кто-то сделал зарубки на белом крашеном подоконнике. Может, мама? Может, каждая зарубка — стремление прочь и новый день?
Она встала, спустилась вниз. Возле кухни — комната с кроватью, костыли у стены, старое инвалидное кресло.
Она вернулась в гостиную, тихонько прошлась по комнате, словно опасаясь кого-то потревожить. Ящики секретера наполовину выдвинуты. В одном — скатерти и салфетки, в другом — клубки темной шерсти. В третьем, самом нижнем, — пачки писем и записные книжки в коричневых переплетах. Она взяла одну, открыла. Имени нет. Страницы плотно исписаны бисерным почерком. Достала очки, попробовала разобрать мелкие буквы. Книжка старая, слова написаны в старой орфографии. Чей-то дневник. Речь в записках шла о паровозах, вагонах, железнодорожных рельсах.
Потом вдруг в глаза бросилось слово, заставившее ее вздрогнуть: Невада. Она замерла, затаив дыхание. Что-то вдруг изменилось, пустой и безмолвный дом передал ей сообщение. Она попробовала читать дальше, но тут во входную дверь постучали. Биргитта Руслин положила книжку на место, задвинула ящик. В комнату вошла Виви Сундберг.
— Вы, конечно, видели, где лежали тела. Показывать не надо.
Биргитта Руслин кивнула.
— На ночь мы запираем дома. Так что пора уходить.
— Вы нашли других родственников здешних обитателей?
— Как раз хотела вам сказать. Похоже, Брита и Август не имели ни своих детей, ни других родственников, кроме тех, что жили здесь, в деревне, и тоже убиты. Завтра мы внесем их имена в открытый список жертв.
— А что потом?
— Пожалуй, над этим не мешает подумать вам, вы ведь их родня.
— Роднёй меня не назовешь. Но мне, во всяком случае, не все равно.
Они вышли на крыльцо. Виви Сундберг заперла дверь, повесила ключ на гвоздик.
— Вряд ли кто сюда полезет, — сказала она. — Деревню сейчас охраняют не хуже, чем королевский дворец.
На дороге они попрощались. Яркие прожектора освещали некоторые из домов. У Биргитты Руслин снова возникло ощущение, будто она на сцене театра.
— Завтра поедете домой? — спросила Виви Сундберг.
— Вероятно. Вы успели обдумать мое сообщение?
— Завтра на утреннем совещании доложу сотрудникам, и оно будет обработано так же, как и вся прочая информация.
— Однако вы согласитесь, что вполне правдоподобно, даже вероятно, что тут существует связь?
— Об этом говорить преждевременно. И по-моему, вам лучше всего не ввязываться в эту историю.
Биргитта Руслин проводила взглядом Виви Сундберг, та села в машину и уехала.
— Не верит она мне, — вслух сказала она в темноту. — Не верит, и в общем-то я ее понимаю.
Но вместе с тем это ее возмутило. Будь она полицейским, непременно заинтересовалась бы сообщением, указывающим на связь со сходным преступлением, пусть и совершенным на другом континенте.