Китаец
Шрифт:
Янь Ба отпил воды из стакана, стоявшего возле микрофона. Затем продолжил. Заговорил о том, что, без сомнения, позднее вызовет ожесточенные споры как среди его слушателей, так и в партии и политбюро.
— Нам необходимо знать, что мы делаем, — сказал Янь Ба, — но столь же необходимо знать и чего мы неделаем. Предлагаемое вам и африканцам не есть новая волна колонизации. Мы не намерены повторять оскорбление, которое нес в себе колониализм. Нам известно, что значит угнетение, поскольку многие из наших предков в девятнадцатом веке жили в США практически на положении рабов. Мы на себе испытали варварство европейского колониализма. Да, на поверхности, подобно солнечным бликам, быть может, и есть сходства, но это не означает, что мы вторично подвергнем Африканский континент колониальному притеснению. На безлюдных равнинах, в плодородных долинах больших африканских рек мы станем обрабатывать землю, переселив туда миллионы наших бедняков-крестьян, которые без колебаний начнут возделывать непаханую почву. Мы не прогоним людей, мы только заполним пустоту, и это пойдет на пользу всем. В Африке, особенно на юге и юго-востоке, есть страны, чьи огромные пространства можно заселить нашими бедняками. Мы освоим земли Африки и одновременно ликвидируем нависшую над нами угрозу. Конечно, мы встретим сопротивление не только в окружающем мире, который решит, что от поддержки освободительной борьбы против колониализма Китай перешел к ее противоположности — сам стал колонизатором. Сопротивление мы встретим и внутри самой коммунистической партии. Разъяснить это противоречие — задача моего доклада. Придется сломить сопротивление в руководящих кругах нашей страны. Вы, собравшиеся здесь сегодня, являетесь носителями разума и понимания, которые говорят, что огромную часть угрозы нашей стабильности можно устранить именно описанным мною способом. Новые идеи всегда наталкиваются на сопротивление. Мао и Дэн знали об этом лучше других. Они братья в том смысле, что никогда не боялись нового, постоянно искали возможности обеспечить во имя солидарности лучшую жизнь беднякам во всем мире.
Еще час и сорок минут Янь Ба продолжал излагать то, что станет политикой Китая на ближайшее будущее. Когда он наконец умолк, то от усталости едва держался на ногах. Наградой стали бурные аплодисменты. Когда снова настала тишина и вспыхнул свет, Янь Ба взглянул на часы и сообразил, что аплодисменты длились девятнадцать минут. Он выполнил задание.
Спустившись с трибуны, он вышел из конференц-зала и поспешил к машине, ожидавшей у одного из подъездов. По дороге в университет он пытался представить себе дискуссию, развернувшуюся после доклада. Или, может быть, участники тотчас же разошлись? Отправились к себе, чтобы обдумать огромные события, которые в последующие годы наложат отпечаток на всю китайскую политику?
Янь Ба этого не знал и испытывал легкое сожаление, что сам он сошел со сцены. Он свое дело сделал. В будущем никто не упомянет его имени, когда историки станут рассматривать грандиозные события, начавшиеся в Китае в 2006 году. Возможно, возникнет легенда о совещании, состоявшемся в Желтом Императоре, но в точности никто так и не узнает, что произошло. Участникам было категорически запрещено что-либо записывать.
Вернувшись к себе в кабинет, Янь Ба запер дверь и отправил текст доклада в уничтожитель бумаг, который там установили, когда он начал свою секретную работу. Страницы превратились в тоненькие ленточки, он собрал их и отнес в подвал, в университетскую котельную. Охранник открыл одну из топок. Янь Ба бросил туда бумажный ворох, который у него на глазах превратился в пепел.
Вот и всё. Остаток дня он работал над статьей, посвященной будущим направлениям в исследованиях ДНК. В шесть ушел из кабинета, поехал домой. Шагая к новой японской машине, которая была частью вознаграждения за доклад, он озяб.
До конца зимы было еще далеко. Он тосковал по весне.
Тем же вечером Я Жу стоял у окна своего просторного кабинета на верхнем этаже принадлежащего ему высотного дома. Думал он о докладе, услышанном утром. Но в первую очередь его занимало не содержание. Он и раньше знал, какие стратегии намечаются в партийном ядре в ответ на ожидающие впереди вызовы. Однако его удивило, что в совещании участвовала и его сестра Хун. Хотя она занимала высокое положение как консультант самого узкого круга руководства коммунистической партии, он не ожидал встретить ее там.
Ему это не понравилось. Он не сомневался, что Хун, принадлежащая к коммунистам старой закалки, выступит против того, что ее единомышленники наверняка назовут неоколонизацией Африки. А поскольку был одним из самых горячих поборников новой политики, он не хотел без нужды оказаться противником родной сестры. Это могло вызвать беспокойство и подпортить его положение и власть. И партийное руководство, и правящие круги очень не одобряли именно конфликты, возникающие между родственниками, занимающими влиятельные посты. Никто не забыл конфликт между Мао и его женой Цзян Цин.
На его столе лежал открытый дневник Саня. Он пока не заполнил пустые белые страницы. Но знал, что Лю Синь вернулся и скоро доложит обо всем.
Градусник на стене показывал, что температура падает.
Я Жу улыбнулся, отогнав мысли о сестре и о холоде. Теперь он думал о том, что очень скоро расстанется с холодом, в составе делегации политиков и бизнесменов отправится в поездку по четырем странам Южной и Восточной Африки.
Он никогда не бывал в Африке. Но сейчас, когда Черный континент приобретает все более важное значение для развития Китая, а может быть, со временем даже станет китайским сателлитом, для Я Жу очень важно участвовать в налаживании основополагающих деловых связей.
Недели предстоят крайне напряженные, с множеством поездок и встреч. Но до возвращения в Пекин он непременно на несколько дней отлучится из делегации. Поедет в буш в надежде увидеть леопарда.
Город лежал у его ног. О леопардах он знал, что они часто забираются на высокие места, откуда хорошо виден окружающий ландшафт.
Вот это — мой холм, думал Я Жу. Моя горная крепость. Отсюда мне видно всё.
29
Утром 7 марта 2006 года Верховный народный суд в Пекине утвердил смертный приговор предпринимателю Шэнь Висяню. Собственно, приговор ему вынесли еще годом раньше — условно. Но, хотя за минувшее время он выказал глубокое раскаяние в том, что брал взятки и в итоге прикарманил миллионы юаней, суд счел невозможным заменить смертную казнь пожизненным тюремным сроком. В народе резко возросла непримиримость к коррумпированным дельцам со связями в компартии. И партия решила, что важнее всего сейчас нагнать страху на мздоимцев, сколотивших на взятках непомерные состояния.
Когда утвердили постановление о казни, Шэнь Висяню было пятьдесят девять лет. Выходец из простой семьи, он добился успеха и возглавил крупный скотобойный концерн, специализировавшийся на поставках свинины. Желая получить преимущества, свиноводы предлагали ему взятки, и очень скоро он начал их брать. На первых порах, в начале 1990-х, соблюдал осторожность, принимал умеренные суммы и избегал жить на слишком широкую ногу. К концу 90-х, когда мздоимством занимались почти все его коллеги, он забыл об осторожности, требовал все более крупные суммы и открыто показывал, что денег у него куры не клюют.
Естественно, Шэнь Висянь и представить себе не мог, что в конечном счете именно его в назидание другим сделают козлом отпущения. Даже в зале суда он еще был уверен, что смертный приговор заменят тюремным сроком, который впоследствии сократят. И когда судья резким голосом зачитал решение, что в пределах сорока восьми часов приговор приведут в исполнение, Шэнь Висянь остолбенел. Сидевшие в зале суда прятали глаза. Запротестовал он, только когда конвоиры повели его к выходу. Но было уже слишком поздно. Никто его не слушал. Конвоиры доставили его в камеру, где приговоренных к смерти постоянно держали под надзором, а затем — поодиночке или всех разом — со связанными за спиной руками выводили наружу, ставили на колени и стреляли в затылок.
Преступников, приговоренных к высшей мере за убийство, изнасилование, грабеж и тому подобное, обычно уводили на казнь прямо из зала суда. До середины 1990-х китайское общество положительно относилось к смертной казни, одобряя публичные расстрелы прямо на открытых платформах грузовиков. Приговор приводился в исполнение при большом стечении народа, который решал, казнить или миловать. Хотя публика в таких случаях не знала пощады. Требовала смерти для тех, что, склонив голову, стояли перед ней. В последующие годы экзекуции происходили все более скрытно. Снимали процесс казни только операторы и фотографы, полностью подконтрольные государству, и снимали для документации. Газеты сообщали об исполнении приговора лишь задним числом. Чтобы понапрасну не будить за рубежом то, что политическое руководство воспринимало как лицемерное возмущение, официально о расстрелах уголовников теперь не сообщалось вовсе. Кроме китайских властей, никто не знал точного числа произведенных казней. Гласность допускалась, только когда дело касалось таких преступников, как Шэнь Висянь, поскольку это служило предостережением для других высокопоставленных чиновников и предпринимателей, а одновременно успокаивало растущее в народе недовольство обществом, где возможна подобная коррупция.