Китай-город
Шрифт:
— Хорошо!
— То-то же. Без обмана.
Она пожала ему руку и поплыла. Супруг тоже пожал руку и прибавил сладким тенорком:
— Без обману! Ха, ха, ха! В среду!
XXI
Из своего угла Анна Серафимовна видела, как вошел Палтусов, с кем раскланивался, с кем поговорил. Рогожина в этот вечер показалась ей особенно красивой. Они были с ней когда-то приятельницами и до сих пор на «ты». Анна Серафимовна редко ездит к ней. Очень уж в этом доме "ветерок порхает", как она выражалась.
Когда
— Вот вы где! — заслышался сбоку голос Палтусова.
Он тотчас же сел рядом с ней.
— Сейчас приехали? — спросила она не тем тоном, каким бы сама желала.
— Перед антрактом.
Станицына показалась ему в этот вечер гораздо больше дамой, чем когда-либо. В ней он ценил чистоту русского старонародного типа. Таких бровей ни у кого не было в этой гостиной, да и глаз также. Стан ее сохранил девическую стройность. В ней чувствовалась страстность женщины, не знавшей ни супружеской любви, ни запретных наслаждений.
— У Рогожиной на масленице большой пляс, — заговорил Палтусов, — вы будете?
— Она меня не звала.
— Конечно, позовет, поезжайте, — убедительно выговорил он.
— А вы? Собираетесь небось?
— Буду.
— Видите что, Андрей Дмитриевич, — продолжала Станицына потише, — мне как-то неловко.
В первый раз она говорила нечто такое постороннему.
— Ах, полноте! — возразил Палтусов. — Зачем это делать из себя жертву?
— Я не делаю, Андрей Дмитриевич, — перебила она и сдвинула брови.
— Делаете! — горячо, но дружеским звуком повторил Палтусов. — Из-за чего же вам отказывать себе во всем? Из-за того, что ваш супруг…
Она остановила его взглядом.
— Ну, не буду… Только вы, пожалуйста, не отказывайтесь от бала у Рогожиной, — рука его протянулась к ней, — попляшем, поедим, шампанского попьем. Кадриль мне пожалуйте сейчас же.
Никогда Палтусов не говорил с ней так оживленно и добродушно.
— Не знаю… платье…
— Ах, Боже мой!
— Надо экономию соблюдать, — шутливым шепотом продолжала она.
— Вы в эту зиму, наверно, не были ни на одном бале?
— Нет, не была.
— Так раскошельтесь на пятьсот рублей.
— Не сделаешь! — деловым тоном сообразила Анна Серафимовна.
Палтусов рассмеялся.
— Да и нельзя, — прибавила она тем же тоном.
— Почему же? Фирму надо поддержать?
— А как бы вы думали, Андрей Дмитриевич? Каждое кружевцо сочтут… Тысячу рублей и клади.
— Не скупитесь! Ведь теперь все фабрики отличные дела делают. Золотая пошлина выручила. У Макарья-то сколько процентиков изволили зашибить?
Они оба рассмеялись над своим разговором.
Ходьба и гул голосов стихли в гостиной. Оркестр заиграл. Смолкли и Станицына с Палтусовым. Он остался тут же, позади ее кресла.
Кто-то играл фортепьянный концерт с оркестром. Такая музыка не захватывала. Анна Серафимовна под громкие пассажи пианиста обдумывала свой туалет у Рогожиных.
Завтра же она поедет к Жозефине. А если та завалена работой, так к Минангуа… Хочется ей что-нибудь побогаче. Что, в самом деле, она будет обрезывать себя во всем из-за того, что Виктор Мироныч с «подлыми» и «бесстыжими» француженками потерял всякую совесть? Да и в самом деле — для фирмы полезно. Каждый будет видеть, что платье тысячу рублей стоит. А ее знают за экономную женщину.
Давно уже она с таким молодым чувством не обдумывала туалет. Платье будет голубое. Если отделать его серебряными кружевами? Нет, похоже на оперный костюм. Жемчуг в моде — фальшивым она не станет обшивать, а настоящего жаль, сорвут в танцах, раздавят… Что-нибудь другое. Ну, да портниха придумает. Коли и Минангуа не возьмет в четыре дня сшить — к Шумской или к Луизе поедет…
Теперь ее тянет на этот бал… Палтусов упрашивает. На бале, в белом галстуке и во фраке, он представительнее всех. У него именно такой рост, какой нужно для молодого мужчины на вечере, в танцах, в любом собрании. Ведь множество здесь всяких мужчин, а никто не смотрит так порядочно и значительно, как он. Или «адвокатишка», она так и называла мысленно, или «конторщик», или мелюзга. Фраки натянули — обрадовались случаю, а всего-то в них и есть содержания, что жилеты от Бургеса да лаковые ботинки от Пироне. И ее уже не смущает то, что она сидит рядом с Палтусовым в полутемном уголке на глазах всех сплетниц.
XXII
— Анна Серафимовна, — шепотом позвал ее сбоку Палтусов.
Она повернула голову.
— Концерт этот вам не очень нравится?
— Нет.
— Можно поговорить?
Вместо ответа она подалась назад. Теперь ее видно было только тем, кто сидел у стены и в заднем ряду стульев, а Палтусов совсем скрылся за ее креслом.
— Правду мне настоящую скажете? — спросил он, наклоняясь к ее затылку.
— Я не охотница лгать.
— Вы зачем вчера в театре намекнули на мои отношения к Марье Орестовне?
Анна Серафимовна слегка покраснела.
— Намекали? — спросил с ударением Палтусов.
— Так что же?
— Это не ответ!
— Вам неприятно было?
— Нет, — перебил Палтусов, — так мы не будем говорить, Анна Серафимовна. Да здесь и не совсем удобно… Я хотел только уверить вас, что никаких особенных отношений не было и не может быть… Вы мне верите?
Его лицо было ей видно наполовину… Оно как будто немного побледнело… Голос зазвучал искренне. По ней пробежала внезапная дрожь.
— Я вам верю, Андрей Дмитриевич.
Эти слова припомнили ей вдруг сцену, виденную на одном бенефисе… Хорошая девушка, купеческая дочь, вверяется любимому человеку… А человек этот — вор, он накануне погрома, ему нужно ее приданое, он обводит ее, вызвал на любовное свидание у колодезя.
Луна светит, поэтическая минута. И эта дура сказала ему точь-в-точь те же слова: "Я вам верю". И «жулик» этот говорил тронутым голосом; актер гримировался ужасно похоже на Палтусова.
— Больше мне ничего и не нужно, — слышался около нее его голос.