Китай-город
Шрифт:
— Вот как, — кончиком губ выговорила Анна Серафимовна. Тон Рогожиной ее коробил.
— Будешь?
— Плохая я танцорка… — начала было Анна Серафимовна.
— Нет-с, нет-с, — вмешался муж Рогожиной, — это никак невозможно. Людмилочка говорит истинную правду: одни только хорошенькие будут. Вам никак нельзя отказаться.
— Не мешайся! — крикнула Рогожина. Станицына покраснела.
К ним подошел приезжий генерал, совсем белый, с золотыми аксельбантами. Он весь вечер любезничал с Рогожиной.
— А! — заговорил он, обращаясь к Рогожиной, — здесь салон… Esprit d'escalier… [158]
— Так
— Непременно…
— Прощай! — сказала Рогожина Анне Серафимовне. — Пойдемте, князь.
Она увела старичка.
— Бой-баба стала моя Людмила Петровна! — заметил Палтусов.
— Ваша? — переспросила Станицына.
— Я ведь ее еще девушкой знал… Мы с ней даже на «ты» были одно время.
158
Запоздалое остроумие… (фр.).
— У ней это скоро… А как вы скажете, Андрей Дмитрич… Хорошо ли такой быть, как она?
— В каком смысле?
— Так со всеми обходиться?
— Видите, хорошо… Все к ней ездят… Вся Москва будет… Вот увидите… Только вы-то будьте…
— Буду, — тихо и полузакрыв глаза выговорила она.
Палтусов проводил ее вниз, отыскал ее человека и сам надел на нее шубу. В пуховом белом платке Анна Серафимовна была еще красивее.
Он на нее засмотрелся.
— А ваша Тася! — сказала она ему у дверей вторых сеней. — Когда же ко мне?
— Послезавтра.
— Жду.
Еще раз кивнула она ему головой и пошла, кутаясь в песцовую шубу.
У прилавков, где выдавали платье, давка еще не прекратилась. Из дверей врывался холодный воздух. Палтусов рассудил подняться опять наверх.
С площадки, где зеркало, он увидал наверху, у перил, Нетова. Евлампий Григорьевич стоял, нагнувшись над перилами, и смотрел вниз. Его лицо поразило Палтусова. Он не видал его больше недели. Нетов в последний раз, как они виделись, был возбужден, говорил все о каких-то «предателях», просил прослушать статью, составленную им для напечатания отдельной брошюрой, где он высказывает свои «правила». К этому человеку он чувствует жалость. Прибрать его к рукам очень легко, но как-то совестно. Упускать из рук тоже не следовало.
Нетов спустился на площадку. Он шел, глядя разбегающимися глазами. Шляпа сидела на затылке. Фигура была глупая.
— Евлампий Григорьевич! — окликнул его Палтусов.
— А-а!.. Это вы!
Он точно с трудом узнал Палтусова, но сейчас же подошел, взял за руку и отвел в угол.
— Когда ко мне? — шепнул он таинственно.
— Когда прикажете, — ответил Палтусов, поглядывая на него вопросительно.
— Жду!.. Пообедать! Навестите меня одинокого! И, не прощаясь, он сбежал по ступенькам. "Свихнется", — подумал Палтусов и не пошел за ним. Минуты три он стоял, облокотясь о пьедестал льва. Мимо него прошли сестры-брюнетки и за ними их кавалеры. Тут двинулся и он.
XXV
— Андрей Дмитрич! Monsieur Палтусов! — крикнул кто-то сзади, с площадки.
Его догонял маклер-немчик, к которому он обращался когда-то в "Славянском базаре" от имени Калакуцкого.
Карлуша был в полной бальной форме. Из концерта он ехал на Маросейку, на празднование серебряной свадьбы к немецким коммерсантам-миллионщикам.
— Маленечко подождите!
Он сбежал к Палтусову и шепнул ему на ухо:
— Сергей-то Степанович — в трубу!
— Что вы говорите? — откинулся назад Палтусов. Но он тотчас же подумал: "И следовало ожидать".
— Скажите, что же? — заговорил он, беря маклера под локоть.
Они поднялись прямо на площадку.
— Да что — векселя пошли в протест. Платежей нет. Дома на волоске.
— И дома?
— Беспременно! Мне Леонтий Трофимыч говорил, потому товарищество — тоже кувырком!.. И я не рад, что тогда обращался… Ну, да мое дело сторона. Вы нешто ничего не слыхали?
— Слышал кое-что… Я ведь больше не занимаюсь его делами.
— То-то! И разлюбезное дело… Прощайте. Мне еще к Теодору заехать… растрепались все волосы от жары. Да-с, профарфорился герр Калакуцкий.
— Как вы говорите?
— Профарфорился!.. Так Алексей Иваныч все изволят выражаться… Наше вам — с огурцом пятнадцать.
Он засмеялся, подал руку Палтусову и, сбегая с ступенек, заложил свою складную шляпу с синим подбоем под левую мышку. Карлуша ездил в бобровой шапке.
Палтусов остановился. Он решил сейчас же ехать к Калакуцкому.
Его вез извозчик. Своих лошадей он уж начал беречь и не ездил на них по вечерам. До дому Калакуцкого было недалеко, но извозчик тащился трусцой.
Палтусов предчувствовал, что «крах» для его бывшего патрона наступит скоро. Хорошо, что он уже более двух месяцев как простился с ним. Паевое товарищество задумано было, в сущности, на фу-фу… Быть может, к весне, если бы Калакуцкому удалось завербовать двух-трех капитальных "мужиков", — дело и пошло бы. Но он слишком раскинулся. Припомнились Палтусову слова: «хапает», сказанные ему Осетровым. Вот тот так человек!
Это пахло полным разорением. Но большой жалости он не чувствовал к Калакуцкому. И даже у него замелькали в голове новые соображения. Подряды его бывшего патрона не все были захвачены с глупым риском. Есть и очень выгодные. Если бы заполучить хоть один из таких стоящих подрядов? Ведь и домов У него целых три… Они пойдут за бесценок… Заложены давно. И строены-то были без копейки. Забастуй тогда Калакуцкий — и был бы он крупный домовладелец, выплачивал бы себе банковские проценты. Ему давали дутые оценки, на треть выше стоимости. Да и теперь можно еще сделаться домовладельцем таким же способом. Все-таки кумовство нужно или, лучше сказать, — организованный обман. А тут дело чистое: приобрел с аукциона… Охотников немало найдется и с своими деньгами. А у него сколько же своих-то? И двадцати тысяч не найдется.
На этом вопросе остановил Палтусова толчок в рытвину, выбитую сбоку улицы. Он оглянулся и крикнул:
— Стой!
Сани уже поравнялись с огромным четырехэтажным домом о двух подъездах. Это и был один из домов Калакуцкого, где проживал сам владелец.
Быстро расплатившись с извозчиком, Палтусов вбежал в подъезд, по сю сторону больших ворот, сквозь которые виден был освещенный газовыми фонарями глубокий двор, весь обстроенный. Ворота стояли еще отворенными на обе половинки.
— Сергей Степаныч? — спросил он у швейцара.