Киж
Шрифт:
– К чему вы клоните? – строго спросил Бедин, который хотел подсунуть эту приятную роль своему товарищу.
– В роли Адама, если позволите, хотел бы выступить я, – признался
Мясищев. – Я пройду по коридору в трусах, а в актовом зале разденусь совсем. Ни у кого не возникнет ни малейших сомнений в том, кто я такой. Я только попросил бы оставить очки, чтобы не оступиться.
– Ну что ж, если у вас действительно такие чувства… – Бедин вопросительно посмотрел на Филина, но тот лишь пожал плечами. – И что же вы будете демонстрировать помимо, так сказать…
Соколова захлопала в ладоши.
– Сценку из эротического балета “Изгнание из Рая” немецкого авангардного хореографа Юргена Шмидта. Я видела его пять лет назад, когда работала
– Жаль, – заметил Феликс Бедин. На языке его шевельнулось предложение попробовать себя хотя бы в роли Змия, но при виде онемевшего от робости и счастья капитана Мясищева он сдержался.
Филин вовсе не жаждал за несколько часов до смерти изображать тряпичного волка, картонного разбойника или поросенка.
– Я могу взять на себя музыкальное оформление, – предложил он.
–
Когда-то я учился гитаре и фортепиано и даже профессионально занимался джазом. Кстати, что будем петь и танцевать?
До самого вечера узники репетировали, и, как бывает в таких случаях, им не хватило нескольких минут.
К сожалению, начало военной карьеры Николая Свербицкого совпало с началом упадка вооруженных сил. И надо же было случиться, что уступки правительства начались не с пехоты, не с авиации, не с танков, а именно с ракет, которым будущий отважный партизан решил всецело посвятить свою жизнь. С тревогой и болью Свербицкий следил за тем, как в результате однобоких, преступных соглашений сокращается число ракет, как выводятся ракетные войска из бывших союзных стран, как закрываются одна за другой военные базы на земле самого Отечества. И вот настал ужасный день, когда генерал Гоплинов отдал приказ демонтировать девятнадцать современнейших ракет типа
“земля-воздух”, оснащенных сверхточной системой наведения и лишь недавно доставленных на базу – дражайших детищ Свербицкого.
Накануне варварской акции капитан не спал всю ночь, а утром поднялся собранный, спокойный и даже как будто веселый. Ни словом не выдал он своих чувств, когда ракеты везли на полигон, ни словом не обмолвился, когда солдаты и офицеры со слезами на глазах материли начальство и разбирали на части прекрасные, изящные, хищные создания убийственной человеческой фантазии, и только в тот момент, когда с ракет стали снимать электронные блоки наведения, самообладание изменило мужественному офицеру, специальностью которого в училище была электроника: он выхватил из рук солдата лом и стал яростно крушить тончайшие, сложнейшие устройства, стоившие годов труда целых институтов, целых легионов замечательных специалистов мирового уровня.
Вскоре после разоружения базы военные постепенно перестали получать зар-плату, солдат почти перестали кормить и одевать, а главное – от безделья и сознания своей никчемности служащие и мирные жители Форт-Кижа опустились настолько, что бывшая гордость и краса района – показательный военный городок – превратился в какое-то разбойничье гнездо.
Банды голодных, оборванных солдат, которыми нередко руководили разложившиеся офицеры, совершали набеги на соседние деревни, грабили продуктовые магазины, избивали местных жителей, а иногда брали в заложники детей из зажиточных семей. Малочисленной, нищей, трусливой районной милиции с ее задрипанным “козлом” и парой допотопных мотоциклов было совершенно не под силу справиться с этой “дикой” дивизией, а привлечение к боевым действиям воинских частей означало бы чуть ли не начало маленькой гражданской войны – тем более что в соседней десантной дивизии дела обстояли не намного лучше.
По улицам бродили шайки пьяных солдат, разделившихся на банды по национальному и земляческому признаку, офицеров, не желавших заискивать перед ними, оскорбляли, оплевывали и избивали, чуть не каждый день совершались ограбление чьей-нибудь
Махмуд – старшего сержанта, наводившего страх на самого генерала, разумеется, развелось бесчисленное количество пунктов продажи самодельной водки – ужасающего раствора технического спирта и эфедрина, мгновенно превращающего человека в агрессивное, безумное чудовище. Все чаще в городок наведывались дорогие иностранные машины с бритоголовыми откормленными пассажирами, и все чаще в районных городках, областном центре и совсем отдаленных местах страны раздавались выстрелы из стволов, числящихся за военной базой Форт-Киж.
Жалобы и приказы со стороны местного и центрального начальства оставались без ответа, поскольку сам генерал Гоплинов превратился в заложника собственных подчиненных, отсиживался на своей даче, превращенной в небольшую крепость, под охраной десятка верных офицеров и засыпал с пистолетом под подушкой. Именно в это время одному из тузов области пришла в голову блестящая идея превращения военной базы в селение, по типу военных поселений эпохи Александра
I, где в мирное время жители занимались земледелием, а в военное превращались в солдат. Такая реформа, по мнению головы района
Похерова, должна была, с одной стороны, обеспечить военных постоянными занятиями, с другой – позволила бы накормить и одеть эту ораву дармоедов без помощи ослабевшего, но болезненно прожорливого государства и наконец – привлекла бы в район мощный поток иностранного капитала, превратив его в настоящий туристический рай.
Создатели этой абсурдной идеи, сомнительной даже на бумаге, все же догадывались, что приучить солдат, офицеров и членов их семей к земледелию вряд ли удастся, а средствами принуждения нынешняя власть, увы, не располагала. Не располагала она и материальными средствами, которые позволили бы оснастить военных тракторами, комбайнами, веялками и тому подобными орудиями современного земледелия или, к примеру, возвести в Киже какое-нибудь мирное промышленное предприятие. Правда, бесчисленная военная техника после длительных словесных баталий была передана в собственность новой акционерной компании “Форт-Киж” (читай – генерала Гоплинова), но что, скажите на милость, могли сделать неумелые военные коммерсанты с обезглавленными муляжами ракет, годными разве что на металлолом, или с бессмысленно мощными, безнадежно устаревшими тягачами, которые не подходили решительно ни для одной из мирных целей и ржавели под снегом и дождем после того, как несколько штук удалось кое-как всучить китайским вооруженным силам и генерал пересел за руль японского джипа?
Единственным реальным, хотя и незначительным делом, которое действительно воплотилось в жизнь и ради которого О.Финист затеял эту грандиозную аферу, стало открытие дома-музея Е.Т.Долотова. По случайно сохранившимся в музеях и частных коллекциях рисункам и словесным описаниям Финист при помощи досужих военных и нищих интеллигентов-подвижников с немалой достоверностью восстановил интерьер долотовского дворца в том виде, каким он мог быть до французского нашествия, укомплектовал его предметами соответствующей эпохи и набрал себе штат из выпускников исторического факультета.
Дела в доме-музее пошли удивительно хорошо. Неожиданно оказалось, что родовое поместье Долотова, в общем-то, единственная историческая достопримечательность в округе, поскольку легенда о Киже – это единственное, чем можно заинтересовать кишевших здесь иностранцев, а самого невидимого города, увы, нельзя было им показать даже за очень большие деньги.
Двухэтажные серебристые автобусы с туристами и лимузины с высокими гостями прибывали один за другим, в Форт-Киж шли целые отряды бородатых американских пацифистов и бритоголовых корейских буддистов, не говоря уж о бесчисленных отечественных сектантах, которые основали неподалеку, на речном острове, свою колонию.