Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья
Шрифт:
– Как и там… – противная, душераздирающая мысль, от которой сильно засосало под ложечкой и закипело сердце, тут же сдавила грудь и не позволила даже воздух вдохнуть: такой боли Сысой еще никогда не испытывал! Жгучий страх вдруг сковал руки и ноги. Кое-как добравшись до двери храма, победитель вывалился наружу. И все же, падая, успел пробормотать. – Ну, святоши… Спрятали! Ладно, мы ишшо похлядим, кто ково!
Упавший на землю их бесстрашный комиссар вселил ужас почти у всех красногвардейцев: некоторые, позабыв, что они больше в Бога не веруют, начали креститься, некоторые поминали нечистую силу, но большинство, в том числе и прибывший чистюля, тут же попятились от храма, бормоча, что никогда их нога не переступит порог столь страшного места.
Когда Сысой очнулся, вокруг никого не осталось из его подчиненных. Усмехнувшись, он вспомнил все и потрогал голову – боли не было. И снова гнев на тех, кто так бессовестно его обманул, вспыхнул в груди. Поднявшись, рванул дверь храма и вошел: боли не было. Тогда, осмелев, сделал еще несколько шагов, внимательно прислушиваясь к себе: боли не было!
Так, пройдя зал, кельи, коридор, совсем осмелел и начал думать. – Ничехо… Одне бинты. Ить были жа людишки, были! Но куды девалися? А иде иконы? Иде золотишко? Ить я-то помню – тута ево было немало!
Ответа на вопросы не было. И вдруг, как удар молнии, мысль. – Дур-рак, дурачина! Дак ить енто он тобе омманул! Увел людишек, унес золотишко, пока ты с Дашкой и бабами прохлаждалси!
От этой мысли, что он снова проиграл чертову кадету, Сысою стало еще хуже: снова острая как кинжал боль вошла в сердце и колоколом отозвалась в висках. Дыхание перехватило. Едва не теряя сознание, маленькими шажками, осторожно, держась за сердце, добрался до двери, открыл ее, и вывалился, разбивая в кровь себе лицо о мощеную камнем площадь…
Самые храбрые бойцы его отряда с нетерпением и тревогой ждали выхода из храма своего бесшабашного комиссара, который сам жил по своим законам и с них не требовал соблюдения дисциплины и морали. Однако такой случай был с ним впервые. И вот теперь, увидев, как Сысой второй раз вывалился из дверей, они с ужасом отхлынули от двери храма, боясь даже подойти к нему.
Их доблестный комиссар так и лежал бы у дверей, если бы не Чистюля, который маленькими шажками продвигался к Сысою, гонимый страхом перед всемогущим командармом, которому нужно было что-то докладывать, и любопытством.
– Товарышш Сысой… А товарышш Сысой? – невольно он осознал, что ему-то самому ничего не грозит: ведь это Тимофеев проиграл сражение, а не он! И в голосе его появились требовательные нотки судьи. – Енто как прикажете понимать? Енто чо, вы тута целай месяц осаждали пустой монастырь? Да ишшо пушку запросили? Енто при нашем-то трудном положении на фронте?
Визгливый тонкий голосок вестового вернул Сысоя к действительности: он пошевелился и поднял к Чистюле окровавленное лицо.
– Да были… Были тута белыя! – чуть ли не плача от обиды, произнес комиссар отряда, вставая с пола. Боль в сердце уже прошла, но вместо нее поселилась черная обида. – Были! Вот тока куды делися – не знаю, ну хоть убей!
На лице Чистюли появилась довольная улыбка. – Ну, чо, рыжий черт, пролетел? Так тобе и надоть! А то – Чистюля… Чистюля!
И уже с превосходством заявил. – Ну, вот чо… Я, как адъютант командарма Мостовохо, передаю яхо приказ: завтре утром следовать за мной в Екатеринбурх! Прямехонько к командарму на доклад…
Чистюля, видя обескураженное лицо Сысоя, смягчился. – Ну, чево выступать? Итак, завтре зарвавшийся комиссар, он же командир Красной Гвардии будет наказан. А потому, смягчившись, проникновенно добавил. – Передавай отряд кому-нидь из своих и айда у командарму…
Сысой, от того, что какой-то сморчок – Чистюля, его, красного революционного комиссара, пожалел, заскрипел зубами так, что все его бойцы, знавшие крутой нрав его, расступились и отошли на безопасное расстояние. И не напрасно: вскочив с дикими глазами и сжимая рукой плеть, рыжий упрямец зарычал как дикий зверь и почти с разбегу запрыгнул в седло всего коня, оказавшегося неподалеку.
– До завтрева у меня ишшо времечко есть! Я сам во всем разберуся… – крикнул он им и пустил коня в галоп.
Сысой был смят, уничтожен, переполнен обидой выше краев. – А все кто? Какой-то царский прихлебатель… Служака чертов! Ох, жаль с им не пошшиталси ишшо тоды… Много лет назад!
И, не видя ничего впереди себя, помчался, куда глаза глядят. Даже и не заметил, как спустился к реке и погнал коня через реку вплавь. Прохладная вода постепенно начала приводить разгоряченного Сысоя в обычное состояние…
От взрыва Терентий вздрогнул и проснулся: холод уже охватил его руки и ноги, начало трясти. Быстро соображая, каким образом он здесь очутился, вспомнил все, что произошло, и разом облился холодным потом. Осторожно выглянув из своего убежища, удивленно увидел, как вылетела из выхода монашка и упала на землю.
– Монашка? Она-то чо здеся делат? А кто ж тоды тама? – вопросы, один за другим возникали у него в голове, не находя ответа. Терентий, замерев, спокойно наблюдал за тем, как монашка, в отчаянии покатавшись по земле, встала, взяла факел и снова устремилась в подземный ход.
– Тихо! – приказал себе наблюдатель, чувствуя, что готов сорваться с места и направиться к своему тайнику, но природная осторожность и на этот раз победила. – Никто не знат… Ну и пущай не знают… А я ишшо подожду: мало ли…
И дождался ее выхода. Но ничто не тронуло его души, хотя и видел как вышла полусумасшедшая, мокрая и грязная женщина со слезами на глазах. Безучастно огляделась вокруг и, поникнув, побрела куда-то к реке.
Меж тем Терентия мучало любопытство. – Чо ж тако тама? Почему монашка вышла така?
Не в состоянии совладать с ним, начал искать факел, который оставила чумная монашка, и только нашел его, как услышал некие посторонние шумы. Природная осторожность и возникший страх заставил его бросить факел в кусты и юркнуть в свое убежище.