Кладбище домашних животных (другой перевод)
Шрифт:
Мысли Луиса обратились к Элли, которая спала дома с мурлыкающим Черчем у ног.
— У моей дочери есть кот, — сказал он, — Уинстон Черчилль. Мы сокращенно зовем его Черч.
— Когда он ходит, у него болтается?
— Прошу прощения? — Луис не понял вопроса.
— Вы его не кастрировали?
Из-за этого еще в Чикаго у них возник спор с ветеринаром. Луис запротестовал. Он не мог сказать, почему. Даже не из мужской солидарности с котом дочери, и не из-за боязни мышей — все это были второстепенные причины; нет, он не хотел вытравлять в Черче нечто такое, чем тот, вероятно, дорожил, и боялся потом встретить укоризненный взгляд зеленых
— Я бы его кастрировал, — сказал Крэндалл, гася окурок пальцами. — Кастрированный кот не очень-то любит бегать. А так он станет метаться туда-сюда, и в конце концов с ним будет то же, что и с енотом Райдеров, и спаниелем Тимми Десслера, и с попугаем миссис Брэдли. Попугай не мог перелететь через дорогу, понимаете? И однажды решил по ней пройтись.
— Я подумаю над вашим советом, — сказал Луис.
— Подумайте, — сказал Крэндалл и поднялся. — Как вам пиво? Я пойду закушу ломтиком старого «Мистера Рэта».
— Пиво пошло хорошо, — сказал Луис, тоже вставая. — Ну, и я пошел. Завтра тяжелый день.
— Пойдете в университет?
Луис кивнул.
— Студентов не будет еще две недели, но должен же я узнать, что мне надо делать.
— Да уж, если вы не будете знать, где какие таблетки лежат, то неприятностей не оберетесь, — Крэндалл протянул ему руку, и Луис потряс ее, снова подумав о том, какие у стариков хрупкие кости. — Заходите как-нибудь вечерком. Познакомлю с моей Нормой. Думаю, вы ей понравитесь.
— Я зайду, — пообещал Луис. — Рад был познакомиться, Джуд.
— Я тоже. Заходите. Можно и пораньше.
— Спасибо, зайду.
Луис подошел к дороге и остановился, пропуская колонну из пяти машин, следующих в направлении Бакспорта. Потом, помахав рукой, он перешел улицу («дырогу», снова поправил он себя) и вошел в свой новый дом.
Там царил сон. Элли спала крепко, не двигаясь, а Гэдж лежал в кроватке в своей обычной позе, на спине. Луис поглядел на сына, сердце его внезапно захлестнула волна почти безумной любви. Он подумал, что причина этого в том, что все знакомые чикагские места и лица исчезли, и их семья очутилась здесь, где ничего и никого еще не знали.
Он подошел к сыну и, поскольку его никто не видит, поцеловал свои пальцы и осторожно поднес их к щеке Гэджа между прутьев кроватки.
Гэдж агукнул и повернулся на бок.
— Спи спокойно, малыш, — сказал Луис.
Он не спеша разделся и улегся на свой край двухспальной кровати, что пока была только матрасом, уложенным на пол. Он почувствовал, как проходит дневное напряжение. Рэчел не шевелилась. Нераспакованные коробки причудливо громоздились вокруг.
Прежде чем уснуть, Луис приподнялся на локте и поглядел в окно. Их комната выходила на дорогу, и он мог видеть дом Крэндалла. Было слишком темно, чтобы разглядеть очертания, но он видел огонек сигареты. «Все сидит, — подумал он. — Он может сидеть еще долго. Старики ведь плохо спят. Может быть, они ожидают. Но чего?»
Луис думал об этом, когда уснул. Ему приснилось, что он разъезжает по Диснейуорлду в белом фургоне с красным крестом на боку. Гэдж был рядом, и во сне ему было уже десять лет. И Черч сидел на кресле белого фургона, глядя на Луиса ярко-зелеными глазами, и на Мэйн-стрит, у вокзала 1890-х годов Мики-Маус пожимал руки столпившимся ребятишкам,
7
Следующие две недели семья была очень занята. Мало-помалу Луис начал втягиваться в новую работу (насколько мог в условиях, когда в университет съехались после долгого отсутствия десять тысяч студентов, среди них алкоголики и наркоманы, многие в депрессии от тоски по дому, немало девушек, большинство из них страдают отсутствием аппетита и неврозами). И пока Луис знакомился со своими обязанностями главы медицинской службы университета, Рэчел знакомилась с домом.
Гэдж был занят знакомством с предметами, составлявшими его новое окружение, и первое время катастрофически выбивался из своего ночного графика, но к середине второй недели в Ладлоу его сон пришел в норму. Только Элли, которой предстояло скоро отправиться в садик на новом месте, оставалась беспокойной и вспыльчивой. Периоды хорошего настроения неожиданно сменялись у нее депрессией или приступом раздражения. Рэчел считала, что это пройдет, когда Элли увидит, что садик не так уж и страшен, как ей кажется, и Луис согласился с ней. Большую часть времени Элли все же была, как и раньше, прекрасным ребенком.
Вечернее пиво у Джуда Крэндалла почти уже вошло в обычай. Когда Гэдж начал спать спокойнее, Луис приходил уже каждый второй или третий вечер со своей собственной упаковкой. Он познакомился с Нормой Крэндалл, очень милой пожилой женщиной с ревматическим артритом — застарелым, убивающим так много старых мужчин и женщин, которые иначе могли бы прожить еще долго, — но она относилась к этому спокойно. Она не сдавалась болезни, не выкидывала белый флаг. Пусть болезнь попробует одолеть ее, если сможет. Луис подумал, что она может еще прожить пять, а то и семь лет довольно спокойно.
Против своих правил и опасений он сам предложил осмотреть ее, спросил, что ей советовал лечащий врач, и нашел его рекомендации правильными. Он не чувствовал, что можно что-либо добавить к методу лечения доктора Уэйбриджа, который держал болезнь под контролем — внезапный прорыв был не невозможен, но маловероятен.
Она понравилась и Рэчел, и скоро они закрепили свою дружбу обменом рецептами, как дети меняются фантиками. Норма одарила ее яблочным пирогом в глубоком блюде, а Рэчел в ответ научила ее готовить бефстроганов. Норма подружилась и с детьми Кридов, особенно с Элли, и отметила, что девочка обладает «настоящей старинной красотой». Луис сказал Рэчел вечером в постели: «Странно, что она не назвала ее «лапочкой», как того енота». Рэчел рассмеялась так, что разбудила Гэджа за стенкой.
Настал первый день садика. Луис, который уже хорошо ориентировался в своем лазарете и в его порядках, взял выходной (лазарет был абсолютно пуст; последний больной, летний студент, сломавший ногу на ступеньках, выписался неделю назад). Он стоял на лужайке рядом с Рэчел, держащей на руках Гэджа, глядя, как большой желтый автобус сворачивает с дороги и останавливается возле их дома. Передняя дверь открылась, оттуда в мягкий сентябрьский воздух вылился гвалт множества ребячьих голосов.
Элли странно, страдальчески оглянулась на родителей, будто прося их как-то вмешаться, но их лица показали ей, что уже поздно, и все, что далее последует, просто неизбежно — как развитие артрита Нормы Крэндалл. Она отвернулась и влезла в автобус. Двери сомкнулись с драконьим хрипом. Автобус отъехал. Рэчел заплакала.