Кладбищенские

Лейкин Николай Александрович

— Молодой человкъ… скончался во цвт лтъ… Жалко, жалко… — бормочетъ пальто хриплымъ голосомъ. — Неумолимая смерть… Предлъ судебъ… Ударъ бури… и падаетъ могучій дубъ, какъ и гибкая повилика… Это кто говорить на могил-то, позвольте узнать? — задаетъ онъ вопросъ.

— Не знаю.

— Прекрасно говорить. Доложу вамъ, я и самъ когда-то писалъ въ газеты, но интриги… Изъ-за литературы я и на служб пострадалъ. Же ву засюръ… Пострадалъ за правду. И вотъ теперь, гонимый бурей… Пардонъ. Не можете-ли вы мн одолжить что-нибудь?

— Какъ-съ?

Мерлушковая

шапка, не разслышавъ въ чемъ дло, наклоняется.

— Доне муа келькшозъ… — говорить пальто, переминаясь съ ноги на ногу, и протягиваетъ руку.

III

На дальнихъ мосткахъ кладбища, почти совсмъ не расчищенныхъ отъ снга, пробираются мужчина и женщина. Мужчина въ чуйк съ барашковымъ воротникомъ, женщина въ драповомъ пальто и ковровомъ платк на голов. Въ рук у ней внокъ изъ моху съ имортелью.

— Ну, и снгу-же!.. — говорить женщина. — И никто не заботится расчистить. Совсмъ не расчищаютъ.

— Расчищать-то тутъ расчищали, а только давно ужъ очень, — отвчаетъ мужчина, балансируя на ходу, чтобъ не поскользнуться и не упасть. — А вотъ какъ мы крестъ-то Петра Митрофаныча найдемъ — это штука. Смотри, какъ все занесено направо и налво, а крестъ у Петра Митрофаныча небольшой, низенькій.

— Межъ двухъ березъ долженъ быть. Теперь, какъ мы идемъ, то на правой сторон. А на берез, которая побольше, губка. Я замтила эту губку. Потомъ сзади сломанное дерево. Ай! — взвизгнула женщина и упала.

Мужнина бросился ее поднимать.

— Не ушиблась? — участливо спрашивалъ онъ.

— Какъ не ушиблась! Локоть… Локтемъ ударилась… Больно. Вдь скользь-то какая!

— Ужасъ, какъ содержатъ этотъ четвертый разрядъ! Лодочкой протоптанная тропинка и ни порошинки песку. Смотри, вдь двоимъ не разойтитсь. Четверторазрядныхъ постителей и за людей не считаютъ.

Мужчин и женщин, которые идутъ гуськомъ, какъ разъ загораживаетъ дорогу встрчная старуха-нищая съ краснымъ, носомъ, въ ватной юбк, изъ-подъ которой выглядываютъ срые валенки, и въ двухъ платкахъ.

— Христову милостыньку, матушка, за упокой новопреставленныхъ сродственничковъ. Подайте старушк на хлбъ.

— Ахъ, милая! Какая тутъ милостыня! Только-бы разойтиться намъ какъ-нибудь, — говоритъ мужчина, остановившись передъ нищей.

— Да разойдемся какъ-нибудь, милостивецъ, не откажи только въ подаяніи. Я въ сугробъ сойду. Я въ валенкахъ… Да и не привыкать мн стать.

Мужчина суетъ нищей мдную монету, нищая сходитъ въ сугробъ и опускается въ снгъ чуть не по колни, бормоча:

— Спасибо, благодтель. Пошли Господь царство небесное упокойничкамъ вашимъ.

— Пройти-то вотъ только къ нашимъ упокойничкамъ невозможно, — плачется мужчина. — Удивляюсь, какъ сюда ходить само духовенство литіи служить на могилы.

— Да не ходятъ сюда священники, благодтель, совсмъ не ходятъ, отказываются. Какъ тутъ священнику

въ риз пройти! Упаси Боги… И мы-то, старушки, бродимъ-бродимъ, а потомъ придемъ домой, такъ подолъ-то у юбки хоть выжми — весь мокрый. Тутъ ходить только привычному народу, да у кого разв близкіе сродственники похоронены, такъ по усердію.

Старуха брела обратно, сзади мужчины съ женщиной.

— А ты здсь цлый день топчешься, бабушка? — спросила женщина въ ковровомъ платк.

— Не то чтобы день, благодтельница-матушка, а все ужъ часа два посл поздней обдни побродить надо. Въ обдню-то около церкви, а потомъ сюда… Въ вечерню рдко ходимъ. Младенцевъ вдь только хоронить привозятъ къ вечерн-то. Мало подаютъ. Ну, у кого изъ нашей нищей братіи дти есть, такъ дтей собирать посылаютъ.

Но вотъ опять встрча, и на этотъ разъ ужъ встрча съ постителями кладбища. Встрчаются трое мужчинъ и съ ними простая женщина съ чашкой кутьи, завязанной въ носовой платокъ. Мужчины оказались въ сапогахъ съ высокими голенищами, сошли въ снгъ и кое-какъ пропустили встрчныхъ. Старуха нищая опять заныла:

— Христову милостыньку, благодтели, за упокой новопреставленныхъ.

Въ подаяніи не отказано. Старуха нищая продолжаетъ:

— Вдь вотъ простые-то люди лучше подаютъ. Они жалостиве къ старушкамъ. Трудно здсь ходить въ этомъ разряд, а подаютъ съ большимъ усердіемъ. Мало ходятъ здсь изъ-за снга, а ужъ откажутъ здсь рдко, милостивецъ.

— Вотъ, вотъ дв березы… Здсь долженъ быть похороненъ Петръ Митрофанычъ, — указываетъ женщина въ ковровомъ платк. — Вотъ и губка на берез, о которой я говорила.

Мужчина въ чуйк останавливается.

— А креста-то вдь не видать. Занесенъ — произноситъ онъ.

— Но вотъ гд онъ долженъ быть… Вотъ… Какъ намъ съ внкомъ-то? — спрашиваетъ женщина.

— Не пройти туда нельзя… По поясъ снгъ… Надо будетъ кинуть внокъ на удачу. Кидай.

— Вчная теб память, Петръ Митрофанычъ! — восклицаетъ женщина въ ковровомъ платк, размахивается и кидаетъ внокъ на предполагаемое мсто могилы.

— И отчего ваши нищіе не ходятъ тутъ съ лопатами? — задаетъ вопросъ нищей старух мужчина въ чуйк. — Могли-бы трудомъ добывать деньги вмсто попрошайничества. Сейчасъ-бы вотъ взялъ лопату, раскидалъ снгъ, и за это можно ему гривенничекъ прожертвовать, а пятачокъ и скупой дастъ.

— Милостивецъ, да нешто здшніе могильщики позволятъ? — возражаетъ старуха-нищая. — Они убьютъ, исколотятъ, а не позволятъ. Сами зажравшись, расчищать въ этотъ разрядъ меньше полтины и не тронутся, а другимъ не позволяютъ. Тутъ, милый, артель, на все артель… Они какъ воронье. Да и за полтину не пойдутъ расчищать. Пойдутъ они, какъ-же… Они теперь съ могилами покончили и сидятъ и пиво пьютъ. Посмотри-ка на нихъ, какіе они… Что твои борова.

— Да вдь и вы, кладбищенскіе нищіе, я слышалъ, въ свою компанію постороннихъ-то не пускаете, — сказалъ мужчина въ чуйк.