Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны
Шрифт:
Единственную милость посмел он потребовать у Миниха, и она касалась Флора, фельдмаршал разрешил Люберову оставить до времени слугу у себя. Это, конечно, приятно, раба от плетей спасти, которые неминуемо ждали бы его, попадись он в руки правосудия, но не этого ждал Родион от тайного похода в дом Миниха. Рассыпалась мечта его, не в силах выполнить он волю отца. А как жить дальше? Об этом пока он и думать не мог…
Часть IV
КЛЕОПАТРА КОЗЛОВСКАЯ
1
Клеопатра с детства от няньки знала старый обычай. Когда хочешь приворожить жениха, надобно,
Артиллерист Кирилл Иванович каждую неделю наведывался в дом. Он и намеком не давал понять истинную цель своих визитов, но по-прежнему был говорлив. Исчерпать запас знаний об устройстве фейерверков он не мог, тех знаний было немерено, но, рассказывая про шутихи и луст-кугеля [27] , он начал сбиваться на рассказы о новой, более денежной должности, которую вот-вот должен получить. Клеопатра покорно слушала, одни вздыхатели сменялись другими, а тот, кто действительно нужен, не приходил, А уж Родиону Люберову куда как пристало захаживать в этот дом, Матвей, не скрываясь, говорил, что водит с ним дружбу, при этом делал таинственное лицо.
27
Луст-кугель — фейерверическая ракета.
Клеопатра не задавала брату вопросов. Она боялась, что Матвей своей беспечностью, легковесностью и мужской нечуткостью разрушит созданный ею образ, который, как живой фантом, бродил за ней по пятам. Она пила чай — Родион Люберов сидел за столом напротив, читала тетке очередной роман — он в мгновенье ока влезал в костюм и плоть главного героя, она шла на прогулку — он ждал ее в условленном месте. Клеопатра выбирала для этих придуманных встреч самые поэтические городские закоулки и непременно где-нибудь возле воды. Уж что-что, а водную гладь в Петербурге легко сыскать. И Клеопатра нашептывала изменчивой волне свои желания: ты текуча, беспокойна, ты всегда в движении, донеси до милого мои желания, говорят, он где-то на Фонтанке живет.
Спроси ее строго, что в Родионе Люберове такого особенного, сразу не объяснит, только шепнет: любимый. Кабы знать, за что полюбил, оно бы и легче было. Нельзя сказать, чтоб Родион отличался какой-то особенной красотой, хотя какая девушка не охоча до красоты? Но Клеопатру более волновали не внешние достоинства Люберова, а душа его. Он был спокоен внешне, но она угадывала в нем энергию, глубоко спрятанную страсть. Нет, не так надо перечислять его достоинства, говорила себе Клеопатра, надобно проще… Родион обладал особым, очень привлекательным в глазах девушки качеством — уважительным отношением к миру. Иной живет, словно порхает, только свои нарядные крылышки видит, другой — все осмеивает, умным хочет казаться, а потому ни одной мысли в простоте, третий обижен на всех, все ему недодали, и родители, и соседи, и судьба. А Родион не такой… Уж ему ли не обижаться на судьбу? А он считает — жизнь без беды не проживешь, но и в горе надо помнить, что Богом все сделано прекрасно, соразмерно и нам во благо.
В момент отрезвления Клеопатра словно за руку себя хватала: из каких таких знаний и ощущений насочиняла она себе образ Родиона, если виделись они и разговаривали без малого час? Тогда девушка
Конечно, Всевышний разрешал, чего там… И как только образ живого Родиона возникал перед глазами, тут же возвращалось ощущение правды — он такой и есть, страдалец, с достоинством несущий крест свой. Смотрит вокруг печальными глазами и все замечает. Он и ее заметил, угадал. Она, конечно, дева простая, но чувствовать умеет. И еще согревала душу Родионова доброта. Здесь Клеопатра поднимала свой детский пальчик: она доброту нюхом чует!
А потом случился такой вечер, когда ей открылась тайна, в которую Родион играл вместе с братом. Произошло все весьма обыденно. Матвей позвал сестру в сад. Боясь сырости, Клеопатра накинула на плечи вышитую шаль, подарок матери. Шаль была из тонкого шелка, вышивка гладью изображала все цветы, что росли у них в Видном. И вот, обрядившись в ромашки и незабудки, Клеопатра почувствовала себя необычайно привлекательной: и так наденет шаль, и эдак, и плечиком сдобным поведет. А Матвей посмотрел на все эти гримасы, да и говорит:
— Знаю я, с кем ты сейчас кокетничаешь.
— Что ты вздор говоришь? — так и вспыхнула Клеопатра.
— Может, и вздор, да только он не придет. Не жди.
— Почему не придет? — Она не спросила, кого имел в виду брат, а только притихла, испугавшись категоричности его слов.
— Потому что вы, девы, все на одном помешаны — любви ждете, а мужской пол не таков. Родион Люберов по сути своей мужчина резвый, он пират и кладоискатель. Ей-ей, Клепка! Клады ищет, натура у него такая — тайны разгадывать.
— Какие тайны? Начал, так говори!
— Плутарха он ищет, — неохотно сказал Матвей. — Есть такой древнегреческий писатель.
— А зачем ему Плутарх? — Клеопатра явно растерялась. — Он что, сектант какой или старообрядец?
— Ну при чем здесь сектанты! — крикнул с раздражением Матвей. — Вечно ты как-то все так развернешь… Книга Плутарха есть некий символ…
Дальше он мекал, бекал, говорил, что все страшная тайна, что он обещал Родиону до времени не рассказывать об этом никому, никогда… Клеопатра извелась, вытягивая из него слова, а потом крикнула в сердцах:
— Так пришло уже это время! Неужели ты этого не чувствуешь?
И Матвей рассказал. Про письмо Люберова к сыну, про даму на портрете и зашифрованную в этом портрете тайну, рассказал, как к Миниху в дом ходили и как внезапный приезд фельдмаршала помешал осуществлению задачи.
— Только я думаю, что все это глупость и мальчишество, — закончил Матвей свой рассказ. — Нет никаких разумных указаний, что Родион правильно угадал наказ отца — это раз, клады только дураки ищут — это два, а подыгрываю я ему только по дружбе — это три. Вот.
— Есть и четыре! — воскликнула Клеопатра. — Четвертое, ты — глупец бесчувственный. Кладоискателей всяк может ругать, но ты-то на это прав не имеешь. Клад ведь для нас ищут!
— Да как же его не ругать, если он зарок дал! — Матвей тоже начал злиться. — Этот умник дал за* рок, что, пока Плутарха не отыщет и тайны не откроет, в наш дом не придет. А мне его подвиги не нужны. Я человек трезвых взглядов.
Красивая шаль уже лежала забытой на спинке скамьи, а раскрасневшаяся Клеопатра стояла перед братом и размахивала сжатым кулачком.