Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны
Шрифт:
— Не видно ни черта! Я сказал, свечей принесите! — опять взъярился господин в алом камзоле.
Принесли шандал на две свечи, поставили рядом с плошкой на пол. Господин обошел темницу, что-то высматривая. Прошла минута, пять, Матвей все еще стоял столбом. Потом алый камзол о нем вспомнил и сказал со светской любезностью, указывая на солому:
— Можете садиться.
— А руки?
— Развяжи руки, — приказал господин солдату.
Когда Матвей с блаженством растирал занемевшие кисти, в камору, горбясь под непонятным грузом, вошел бородатый, кряжистый мужик в сермяжном, но сшитом на немецкий манер кафтане с красными лацканами и целой россыпью медных пуговиц. Выйдя на середину помещения, он грохнул груз свой на пол, и Матвей увидел, что это пудовая цепь с круглыми, масленисто поблескивающими звеньями.
— Приступай, братец, — распорядился алый камзол и поспешно вышел вместе с солдатом.
Дальше случилось невероятное. Мужик встал на колени, ловко и почти ласково снял с Матвея сапог и приладил к босой ноге круглый железный обруч.
— Что ты делаешь?
— Чепь в три пуда… Сейчас и приклепаем. Ты, барин, не бойся. Это без мучительства, так только — для острастки.
Только тут Матвей увидел вделанное в стену чугунное кольцо.
— Да как же это можно? Я ж не крепостной, я князь.
— Все мы у Господа крепостные, — философски заметил мужик, присоединяя цепь к кольцу в стене. — А Богу оно виднее, кого миловать, кого на цепь сажать.
— Где я нахожусь? Чей это дом?
— Об этом говорить не велено.
Сколько потом Матвей ни задавал мужику вопросов, и прямых, и как бы околицей идущих к сути дела, например: «где ты служишь?» или «твоя ли это цепь иль хозяйская?», ответов он не получил. Мужик знай стучал молотком, заклепывая обруч на барской ноге. Окончив работу, он с удовольствием посмотрел на свой труд, потом, прихватив одной рукой плошку, другой шандал, направился к двери.
— Свет хоть оставь, — взмолился Матвей.
Не замедляя шага, мужик опустил плошку на пол. Дверь закрылась, лязгнул на два оборота повернутый ключ. «C’est trop fort!» — прошептал Матвей, что в вольном переводе означало: «Ну уж это ни в какие ворота!» Размышлять о том, что его ждет и как долго он просидит на цепи в этом подвале, не хотелось. Вопросы эти носили отвлеченный характер и не имели ответа.
Для начала Матвей на чистейшем французском послал всех к черту, потом помолился, затем словил последние лучики огня — горящий фитилек вот-вот сдохнет — и наконец приказал себе: спать! И, к собственному удивлению, заснул.
Утром Матвей увидел над самым потолком крохотное оконце, ладошкой можно закрыть. Через него проникал в подвал не только свет, но и воздух. Все тот же мужик принес миску с гречневой кашей, обильно политой конопляным маслом, большой ломоть хлеба и оловянную бутыль с квасом. И то ладно… Голодом его здесь морить не будут.
— А нужду где справлять?
Матвей решился, что его будут водить для этих целей во двор, но быстро одумался, пошевелив ногой в железном обруче. Мужик указал в угол, там стояла невысокая, закрытая крышкой бадья. Все удобства, стало быть, под рукой.
— Как же я туда с цепью доберусь?
— Когда приспичит, так куда хошь доскакать можно, — заметил мужик, однако придвинул бадью поближе.
Зная по чужим рассказам, что арестованные иногда месяцами ждут первого допроса, Матвей несказанно обрадовался, когда час спустя в темницу явилась уже знакомая ему пара. Капитан нес два стула, алый камзол — стол с чернильницей и бумагой, поставил стол посередине темницы и принялся кричать:
— Принесите свечей! Я же приказал, свет давать загодя!
«Нервный господин, — подумал Матвей, — и больной». В тусклом дневном свете лицо его казалось серой маской с большим, словно маскарадным носом.
Принесли свечи. Капитан стал задавать вопросы, алый камзол записывать. Матвею не приказали встать. Он подгреб под себя солому и откинулся удобно, словно в кресле. Вопросы задавались самые обычные, но в подвале они звучали сущей бессмыслицей. Человек на цепи сидит, а у него вежливо спрашивают, где он родился, каково его родозвание и вероисповедание. Еще поинтересовались, был ли он под розыском… недоумки! Матвей отвечал точно и кратко. Когда стали выяснять формулярный список — где служил и когда, пришлось поднапрячь мозги. Господин в алом быстро строчил пером, но, видно, не было у него сноровки в писарских делах, он ошибался, зачеркивал и время от времени говорил раздраженно: «Помедленнее, пожалуйста, я не успеваю!» Словно у Матвея только и было забот следить, чтоб этот красный клоп орфографических ошибок не наделал.
Капитана особенно интересовало время, проведенное Матвеем в Париже: с кем дружил, в каких компаниях бывал, какие поручения выполнял. Матвей назвал несколько фамилий, а потом одумался. Какого черта он будет рассказывать все этим двум фофанам. Может, они Шамберу подчиняются, а стало быть, тоже французские агенты.
— Господа, я отказываюсь отвечать далее. Я не знаю, кто вы, я не видел бумаги о моих винах. Кроме того, я не припомню, чтобы производили арест и допрос чинили одни и те же люди. И черт подери, велите снять с меня эту бутафорскую цепь! Смешно, право…
Капитан посмотрел на господина в алом, господин на капитана. Последний скривился гневливо- и произнес, чеканя каждую фразу:
— Написать бумагу нетрудно, и не в этом суть. А суть в том, что вы есть преступник, а потому и обращаются с вами, как с преступником. И вы обязаны чистосердечно отвечать на наши вопросы! — Капитан перевел дух и с оскорбленным видом отвернулся.
Матвея не оставляла мысль, что все вокруг не настоящее, не реальная жизнь, а спектакль, разыгранный плохими лицедеями, что никакого гнева у капитана нет, а рожу корчит только для острастки, как давеча мужик сказал. Алый камзол тоже произнес речь, нахохлившись, как петух:
— Если вы будете молчать, то бутафорская цепь, замкнется не только на вашей ноге, но и на запястье. А еще есть колодки… знаете ли.
Оба они, как по команде, встали, и через минуту в темнице не было ни их самих, ни стола, ни стульев, а Матвей остался сидеть на соломе и с удивлением и брезгливостью рассматривал только что обнаруженный им в углу, как раз напротив нужника, предмет — большой, мастеровой, как говорили тогда, палаческий кнут. Страшное орудие убийства имело вид не новый, а хорошо траченный. Матвею даже показалось, что кожаный конец его скукожился от засохшей крови. Откуда он здесь взялся? Матвей руку мог дать на отсечение, что ни мужик-служитель, ни следователи этого кнута не приносили, он следил за каждым их жестом, значит, кнут стоял здесь и вчера ночью, он просто его не заметил.