Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны
Шрифт:
Постепенно волнения охватили всю Польшу. Шляхта воспользовалась своим старым конституционным правом создавать конфедерации — вооруженные отряды для борьбы за справедливость. «Если Бог за нас, то кто против нас?» — этот лозунг был у всех на устах. Одни конфедераты выступали за Станислава, другие против. Уже в те времена подобное состояние дел называлось революцией. Все вооружены, у всех на устах справедливый лозунг, и все готовы убивать друг друга во имя высшей справедливости.
Лиза Сурмилова жила по-прежнему в гостинице на главной улице, то есть в центре всей этой кровавой неразберихи. Каждый день она твердила: завтра мы уедем, дальше здесь оставаться опасно. Но обезумевшая от страха Павла канючила свое: мы должны дождаться Карпа Ильича,
Сурмилов все еще сидел в Париже, но для спасения дочери уже принял свои меры. Из Парижа в Россию отправился гвардейский офицер, по дороге он должен был заехать по делам в Варшаву. С этим офицером — милейшим человеком! — Карп Ильич и передал письмо дочери. В письме сообщалось, что Лизонька должна ввериться оному гвардейцу, который отвезет ее вместе с Павлой на родину и сдаст на руки престарелой тетке, уведомленной депешей о приезде племянницы.
Однако фортуна повернула дело по-своему: гвардеец, имеющий дело до Левенвольде, вздумал искать его не в цесарском [32] посольстве, где тот укрылся, а в саксонском. Он угодил в посольство в тот самый вечер, когда его осаждала разъяренная толпа, в числе первых он бросился на защиту саксонцев и пал от удара в висок камнем, пущенным рукой какого-то бродяги.
32
Цесарский — австрийский.
2
21 сентября Рижский корпус русской армии вышел на берег Вислы и установил против Варшавы батарею из пяти пушек. Тут же между поляками и русскими завязалась перестрелка.
Трудно было выбрать более неудачное время для отъезда, но Лизонька считала, что она находится в крайности. Тогда никто толком не знал, займут ли русские город или так и останутся на зиму за Вислой, топором, занесенным над польской демократией. Деньги таяли с неимоверной быстротой, и даже Павла со своей феноменальной скупостью не могла остановить их исчезновения. Но потом настал момент, когда и на деньги ничего нельзя было купить. В гостинице, доселе сытой, благополучной и доброжелательной — только плати, вдруг разом поняли, что жильцы со второго этажа — русские, и сразу стена встала между хозяином и постояльцами. Мало того что отказывались кормить прилично, так еще грозились выселить. Словом, оставаться в гневливой, негодующей и стреляющей Варшаве было совсем невозможно.
Лошадей в карету достали только двух. В последний момент обнаружилось, что камердинер Климент — главный защитник и преданнейший человек — запропастился куда-то. Ждали час, потом два и наконец догадались, что ждать больше не следует. Видно, Климент предпочел республиканский способ правления и в рабскую Россию возвращаться не собирался.
Ладно, не до того теперь… Лизонька хотела ехать налегке, но Павла возопила, и весь огромный багаж был с грехом пополам приторочен к задку кареты. К слову скажем: карета разбилась, человека убило в дороге, лошадь пала, а сундуки с новомодными парижскими платьями и шляпами совсем не пострадали, только в грязи вывалялись и кованые углы их опалило взрывом.
Отъезд был организован глупейшим образом. Да и некому было организовывать-то. Само собой получилось, что всем стал распоряжаться кучер — он был старше прочих, человеком степенным, малопьющим. Он совершил главный поступок, почти подвиг — достал лошадей. Все, включая Лизоньку, подчинялись ему беспрекословно. Влезая на козлы, кучер кричал оптимистически: «Не извольте беспокоиться! Горе в лохмотьях, беда нагишом! Довезу в чистом виде!»
Но не успели они проехать по городу и версту, как выяснилось: мост через Вислу сожжен, паром изрублен из опасения, что по ним будут переправляться русские. Кучер немедленно принялся вопить, что-де он не знает, как в подобных условиях поспешать в отечество, и вообще «мы так не договаривались», и решил уже повернуть назад. Но тут уж Лизонька возвысила голос:
— Поезжай вдоль реки, пока не найдешь переправы!
Ночевали в карете. Гостиниц поблизости не было, а идти в крестьянскую хижину Павла поостереглась, а ну как обидят девицу! Наутро опять двинулись по плохой петляющей дороге вдоль реки, вверх по течению. Кучер выбрал этот путь потому лишь, что дорога в ту сторону показалась ему более неезженной. Выбор кучера сослужил нашим путешественникам плохую службу. Главные силы Ласси двинулись как раз вниз по течению Вислы, чтобы у деревни Сухотино соорудить вполне приличную переправу. Но насмешница судьба отвернулась на этот раз от Лизоньки Сурмиловой.
Продвижение было труднейшим, нигде ничего не купишь, дорога большей частью шла лесом, а вокруг бродят отряды вооруженных людей: может, борцы за свободу, а может, обычные разбойники. Все они очень заинтересованно поглядывали на карету и на лошадей, как бы примериваясь, а не завладеть ли им во имя торжества справедливости чужой собственностью? На козлы в помощь кучеру был отправлен Митька, патлатый веселый малый из деревенской дворни. Карп Ильич выбрал его для заграничного вояжа за рост и ловкость. Теперь он размахивал незаряженным пистолетом и в случае необходимости орал громко и решительно. К вечеру он совсем осип.
А тут как на грех раздалась громкая пальба, которая всех напугала. Стреляли на противоположном берегу, но кучер счел за благо убраться от выстрелов куда-нибудь подальше, поэтому на первом же развилке свернул прямиком в лес и понесся куда глаза глядят.
Путники наши не знали, что стрельба эта была ритуальной и вызвана тем, что обиженная выбором Лещинского шляхта составила конфедерацию и в урочище Горохово выбрала в польские короли Августа саксонского. В честь знатного события в церкви Бердардинов отслужили благодарственный молебен, и теперь оппозиционная часть Речи Посполитой пила и стреляла. Русские войска выразили свой восторг, устроив виват, то есть девяносто три раза выстрелили из пушки и три раза из ружей беглым огнем.
Теперь у Польши было два законно выбранных короля. Засевшим в Варшаве шляхтичам это отнюдь не понравилось. Если русские палили в воздух во славу, то защитники столицы принялись палить в знак протеста. Не удержались и соседствующие с Варшавой батареи. Под огонь одинокой, поддерживающей Станислава Лещинского пушки и угодила неизвестно куда мчавшаяся карета.
Ехали лесом, дорога выписывала кренделя, а потом выбежала на открытое место. Звезды дрожали в низком небе, шумела под ветром трава. Казалось, все ушли… И вдруг раздался грохот, над лесом завис белый кокон дыма. Лошади рванули вперед, не разбирая дороги. Кучер кинул вожжи Митьке в руки, а сам с превеликим трудом перебрался на спину взмыленной правой лошади. Митька дергал вожжами, стараясь сдержать лошадей, но это вселяло в них еще больший ужас.
На опушке опять полыхнуло пламя, вновь расцвел белый дымный цветок. Этот выстрел оказался роковым. Ядро попало в лошадь, кучера убило на месте. Оставшаяся в живых лошадь не могла сдержать напора движущейся по инерции кареты и двигалась вперед еще некоторое время, потом непроизвольно повернула. Карета выскочила на обочину, правые колеса ее зависли в воздухе, и она, словно нехотя, перевернулась.
Больше выстрелов не было, одинокая польская пушка решила, что полной мерой выразила свое негодование отщепенцам в Горохове. После ужасного грохота, казалось, стало очень тихо в природе, и ржание бившейся в постромках лошади, и жалобные вопли Павлы, и ругань побитого Митьки воспринимались так, словно у всех уши забиты ватой. Бедная карета тоже стонала, досталось ей в этом путешествии, зависшие колеса продолжали крутиться, поскрипывая, дрожала дверца под ударами мощной руки Павлы.