Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны
Шрифт:
Перед отъездом Козловский и Люберов ознакомились с секретной депешей. Бирон предупредил, что если агент Петров будет располагать еще какой-либо секретной информацией, то он оставит ее в Варшаве в канцелярии у Левенвольде у верного человека. Помимо паспортов нашим друзьям была выдана бумага, объясняющая цель их поездки — породистые лошади. Прямо перед отъездом они получили еще один документ, в котором строго наказывалось находящейся на территории Польши русской армии оказывать «подателям сего» всяческое содействие, поскольку они находятся при исполнении особо важных государственных дел. Каких именно дел, «подателям сего» не разрешалось разглашать даже под пыткой, независимо, будет ли она происходить в польских подвалах или в помещении родной Тайной канцелярии. У покупателей лошадей был только один хозяин — их сиятельство граф Бирон.
Обсудив ситуацию, друзья решили ехать пока в Варшаву, а там поступать по обстоятельствам. В длинное путешествие они отправились верхами. Когда Матвей сидел в подвале, Бирон времени не экономил, куда торопиться, если обвиняемый на цепи, а тут даже почтовая карета показалась ему слишком медленной: начало октября, дожди, слякоть. Правда, других неприятностей, кроме погоды, в пути не было. Родион взял с собой любимого коня Буяна, без него он был вроде как без ног, но Буян шел под поклажей, сами они всю дорогу покрыли на казенных лошадях, меняя их по подорожной на каждом постоялом дворе. Бумага Бирона на всех производила впечатление, задержек не было. И вообще это прекрасно — «увидеть мира дальний горизонт», как сказал Гомер устами Одиссея.
В Варшаве было неспокойно. При двух королях в стране не может быть порядка, варшавяне уже сами не знали, откуда им ждать беды. Русские войска, заняв Варшаву, оставили в столице четыре пехотных полка и один драгунский. Главные силы русских из-за недостатка продовольствия разделились на две колонны, которые стояли в десяти милях от Варшавы — одна в Ловиче, другая в Скерневичах. Ждали приезда из Саксонии Августа III, но новый король не торопился.
Русский министр в Варшаве Левенвольде вел себя решительно, но бестолково. Когда не умеешь навести порядок, а энергии хоть отбавляй, то приказы выскакивают с особой страстностью и суровостью, беда только, что каждый новый полностью исключает предыдущий. Кажется, добились своего — вот она, армия, водружай свободу-то, а оно как-то все вбок идет. Приказ осаждать Данциг и выкуривать оттуда «неправильно» выбранного Станислава Лещинского последовал только в конце года, а пока, в осенние хляби, в русской армии царила полная неразбериха. То появлялся приказ — идти армии на Краков, потом его отменяли и велели готовиться к обороне: весь город перекопали, на перекрестках наставили рогаток. А от кого защищаться-то? От чьей конницы?
Потом Левенвольде решил, что армия сможет помочь варшавянам не мушкетом и пушкой, а самим фактом своего присутствия, то есть надо договариваться с поляками мирно. Благая мысль — но с кем договариваться: с Парижем и Лещинским или с конфедератами в пользу Лещинского, которые понемногу стали объединяться в отряды. И все-таки мирные переговоры начались, но тут же выяснилось, что русские в сложившейся ситуации вроде и ни при чем. Саксонские министры повели себя так, что, мол, вы помогли Саксонии получить польский трон, и за это вам спасибо, а теперь вы нам больше не требуетесь, мы сами обо всем договоримся.
Но ни о каком мире не могло быть и речи. Польша бурлила, у русской армии происходили бесконечные стычки с местным населением и той малой толикой солдат, которую называли польской коронной армией. Но это пережить можно, на то и форму носишь. Другая, обычная беда русских в Европах раздражала до крайности: «о пропитании нашего войска старания нет», то есть солдат кормить нечем, а лошади тоже голодны и мрут.
Канцелярию Левенвольде отыскать было мудрено, никто не знал, что она вообще существует. Пока суд да дело, решили отрабатывать командировочную бумагу, разведывать насчет породистых лошадей и посматривать вокруг — не толчется ли в гостиных Шамбер. Про Шамбера никто ничего не слышал, а заговорив по поводу породистых лошадей, Люберов получил такой отпор, что решил в столице и не заикаться на эту тему. Раздраженный человек государственных бумаг не любит, он о здравом смысле вопиет. По счастью, «верный человек» наконец сыскался в самом доме министра Левенвольде. Родион назвал пароль, все чин чином. Верный человек развел жуткую таинственность, долго водил Родиона и Матвея по апартаментам, все искал укромного местечка, а когда нашел, то еле слышным шепотом сообщил: «Нет, от Петрова никакой информации я не получал».
Уже через три дня друзья поняли, что искать Шамбера в Варшаве столь же разумно, сколько отыскивать пресловутую иголку в пресловутом стоге сена. Решили «ехать на место», то есть найти ту корчму, в которой останавливалась французская карета накануне роковой ночи. В Варшаве это казалось куда как просто, а на деле обернулось новой проблемой. Кажется, ехали из Парижа торной дорогой, в нескольких верстах от Варшавы — то ли в двадцати, то ли тридцати — встали на постой, так проскочи торную дорогу вдоль и поперек и найдешь нужную придорожную гостиницу. Ан нет…
Все придорожные заведения, в которых они завтракали, обедали и ужинали, по описаниям походили на ту, где состоялось некогда соревнование на пари «кто кого перепьет». Описания были столь общи и смутны, что порой напоминали сновидение: зал просторный, потолок низкий, пахнет какой-то дрянью, у стены бочки с затычками — в них пиво или сидр, хозяин плут… Да, да, еще важная подробность: лавки у стола в нужной гостинице были уже обычных, очень неудобно на них сидеть, не лавки — насест куриный. Ну как по таким приметам найти корчму, в которой пил год назад? Матвей, однако, был совершенно уверен в себе и не уставал повторять:
— Когда увижу, сразу узнаю! А эта не та, точно…
— Ну почему не та, посмотри внимательно!
— Потому что в той корчме коновязи у крыльца не было, а здесь вон торчит.
— И еще в той корчме сорока на заборе сидела, а здесь забор порожний!
— А ты не ерничай. Здесь ворота фасонные, я таких и не видел никогда.
Следующую корчму Матвей отмел сразу, потому что у хозяина дочка была хорошенькая, а он ее, как и ворота, видит в первый раз.
— Пойми ты, я такие вещи никогда не забываю. Я бы эту девицу — на щечках ямочки — на всю жизнь запомнил.
Потом следовала корчма, где «приступок у двери слишком высок», пятое, а может, шестое заведение Матвей отверг потому, что в нем ветла стояла у колодца, а в нужной корчме «никакой такой ветлы не было, и колодец был не журавлем, а каменный, с воротом, я сам лошадь поил». Теперь становилось совершенно очевидно, что карета ехала к Варшаве путем не кратчайшим, а извилистым, с торных дорог сворачивала, предпочитая пути проселочные и трактиры незаметные.
Меж тем активность двух заезжих русских привлекла внимание аборигенов. Козловский и Люберов еще в ворота въезжают, а расторопные слуги или случившиеся рядом крестьяне уже предупреждают хозяина: это те двое, из Петербурга, что ищут породистых лошадей, за постой платят щедро и очень интересуются, не проезжал ли здесь недавно некий француз — фигурой стройный, лицом хмурый, безусый, в серебряных перстнях, в черном одеянии при черном же парике.
И в последней корчме заезжих негоциантов встретили прямо у порога, и встретили любезно.
— Пива на стол! Или желаете вина с дальней дороги? Можем предложить дичь на вертеле и телячий бок под черным маринадом.
Матвей только опустился на лавку у угла, так и замер, с любопытством вертя вокруг головой, а потом горячо зашептал Родиону в ухо:
— Мы на месте… Право слово, Родька, я эту корчму задницей почувствовал. Лавки узкие… И эта голова кабанья на стене, видишь? Я ж с этой свинячьей головой чокался, чуть бокал о клыки не разбил.