Klangfarbenmelodie
Шрифт:
Слишком невозможно. Слишком сказочно. Слишком несбыточно.
Тики посасывал его пальцы, лаская их языком, целуя каждый по отдельности, и гладил его по руке, разгоняя по загрубевшей коже словно бы потоки ледяного ветра.
И это было настолько же волшебно, насколько абсурдно.
На секунду… на секунду Аллену показалось, что он спит, и этот сон — этот прекрасный сон — про него, изувеченного, неправильного и больного, и про Тики, надежного, потрясающего и полностью принимающего его со всеми его заскоками и загонами.
А потом Тики сжал в пальцах его запястье,
Которая точно как сон. В которой Микк мягко улыбался и сверкал глазами, накрывая собой и пряча от осуждения и жалости окружающих, а Аллен покорялся и отдавался ему во власть, беспомощный как слепой котенок и настолько же жаждущий спокойствия и защиты.
Потому что он устал. Устал все эти одиннадцать лет быть глыбой непробиваемого льда, постоянно остерегаясь слежки и ожидая прихода Адама. Устал прятать себя от окружающих, боясь того, что их убьют. Устал калечить свою душу, пытаясь отказаться от всего дорогого и родного. Необходимого.
— Люблю… — выдохнул Аллен на пределе эмоций, крепко зажмурившись от защипавших глаза слёз (линзы он ещё, слава богу, в ванной снял), от переполнявшего его счастья и благодарности. — Люблю, люблю, люблю, — шептал он словно бы в каком-то помутнении рассудка, чувствующий себя слишком хрупким и трепетным, слишком беспомощным в сильных руках Тики.
Мужчина медленно поцеловал каждый палец, отстраняясь и нашаривая рукой перчатку, и шепнул юноше в ухо:
— Каждый день буду тебя так целовать, слышишь? И ты перестанешь гореть.
Уолкер хрипло рассмеялся, не зная, куда себя деть от этого чувства, всеобъемлющего и всепоглощающего, и, без особой охоты (но иначе рука вновь загорелась бы) натянув перчатку, крепко обнял Тики. И — поцеловал. Как умел, как мог, как знал.
Как получалось целовать его в этом совершенно подвешенном, странно эйфорическом состоянии, в котором тело потряхивало и словно обжигало. Тики был как печь, а Аллену теперь было холодно, потому что перчатка была мокрая, и юноша тянулся к мужчине и терся об него всем телом, на самом деле не слишком соображая, что делает и почему.
Кожа шла мурашками, и горело только в паху, и Аллен терся о мужчину, тихо и хрипло постанывая и совершенно не зная, что делать дальше.
Полностью полагаясь на Тики.
Полностью отдаваясь ему во власть.
Расслабляясь, раскрываясь, раскрепощаясь.
Ведь именно этого мужчина и хотел же, да? Чтобы Аллен был таким же искренним, как Алиса, таким же отзывчивым и трепетным.
Чтобы Аллен перестал быть «Алленом» — совершеннейшей глыбой самого плотного льда.
Когда Тики мягко скользнул пальцами к копчику, невесомо поглаживая его, юноша захлебнулся воздухом, весь натянутый как струна, как открытая рана. Он задыхался и невидящим взглядом смотрел в потолок, притянув мужчину к себе, зарываясь ему в волосы, оттягивая их и пропуская сквозь пальцы, и, найдя языком эту чёртову серьгу, чтобы вобрать её, чтобы обжечь ледяным металлом губы, крепко зажмурился, когда почувствовал холод смазки между ягодиц.
— Все хорошо, Малыш, — тихо шепнул ему
Аллен верил. Аллена колотило от страха и возбуждения. Он хотел быть с Тики, любить его, принадлежать ему — и боялся разочаровать его своей неопытностью, ведь… ведь Тики, он же был взрослым мужчиной, и…
Думать об этом стало банально некогда, когда мужчина скользнул в него пальцами, медленный и осторожный, ласковый и спокойный (едва сдерживающий свою порывистость). Юноша тихо застонал, почти на грани глухого низкого вздоха, зашипел, ерзая по кровати — и потерся о мужчину пахом, срываясь на умоляющее хныканье.
Ему было больно и хорошо.
Микк засмеялся — негромко и как-то нервно, словно сам волновался и боялся того, что может произойти. И — отметил кожу у правого соска Уолкера поцелуем, чтобы тут же сорваться на глухой стон, когда Аллен потянулся к нему рукой, и впиться зубами в его плечо.
Тики был порывистым и страстным — это юноша успел понять и принять ещё в вечера долгих поцелуев и почти невинных ласк, и то, что мужчина пытался сдержать себя, пытался доставить, в первую очередь, удовольствие самому Уолкеру, несказанно радовало и немного огорчало.
Аллен же не кисейная барышня, чтобы с ним как с писаной торбой носиться.
Но Микк отчего-то считал его чуть ли не фарфоровой куколкой иногда, к которой раз прикоснёшься — и разобьёшь.
Юноша иногда и сам начинал так думать. Только — он был ледяной фигуркой, которую можно было разбить на куски падением с огромной высоты.
Тики покрывал его кожу кусачими поцелуями, сразу же их зализывая, словно расставляя странные метки, клейма, стигмы. И, честно говоря, Аллен был даже рад — его собственные стигмы осточертели ему до ужаса. Ему было жарко, невыносимо жарко, он плавился в руках мужчины, настолько желанного, что было уже больно, и вскоре тело пронзило вспышкой удовольствия, заставившей выгнуться кошкой, ошеломлённо распахнуть глаза и удивлённо вскрикнуть-простонать.
Тики заулыбался как-то плотоядно, и Уолкер бы испугался, наверное, такого его взгляда — голодного, жаждущего, ненасытного — ещё с минут тридцать назад, но теперь ему хотелось больше, больше, больше. Потому что мужчина был ласков и одновременно требовательно агрессивен, не позволяя и движения лишнего сделать, растягивая его и придавливая к постели, и это ужасно нравилось Аллену, отчего он чувствовал себя таким порочным, таким неправильным и невыносимо смущённым, но всё равно не мог что-либо с этим сделать.
Когда мужчина, видно, решил, что достаточно пометил его и растянул, он отстранился и, окинув распластанного по постели стонущего юношу длинным довольным взглядом из-под ресниц, потянулся к тумбе. Уже через несколько секунд послышался треск упаковки. Заполыхав щеками пуще прежнего, Аллен догадался, что это презерватив, и крепко зажмурился.
Потому что… потому что это… это был его первый раз, и он был неопытным мальчишкой, а нависающий над ним любовник — взрослый мужчина, которому как будто нравится эта робость в каждом жесте.