Клара д'Элебез или История девушки былого времени
Шрифт:
После обеда, как-то, приходит Лия.
— Представь себе, дорогая, — говорит ей Клара, — недавно твой брат восхитил нас своими стихами. Он часто читает вам?
— Нет, дорогая. Он не делает нам этой чести и потом…
— И потом?
— Рожер говорит, что девушкам нельзя слушать его многих стихов.
— Ты читала такие?
— Вот любопытная!… Один раз… Это было стихотворение к даме…
— Что там было?
— Не помню… Он говорил об ее плечах.
— Как ты думаешь, он их видел на балу?
— Ну да, глупая…
Клара д'Элебез думает о той красивой даме, которую она видела раз с Рожером в коляске. На ней был розовый капор…
— Дети, — зовет
Подруги садятся за стол, одна против другой. Оправляя платье, они улыбаются по-детски — застенчиво и радостно, этой улыбкой нежной и невинной, почти грустной, двух учениц, встретившихся за стеной пансиона.
Клара д'Элебез в платье тети Аменаиды. Ее локоны падают на плечи, как ветви бука. Лия Фошерез темнее Клары, она причесана гладко, с бархатным бантиком на голове. У нее черные, миндалевидные глаза, как у брата. Нос острый, а рот маленький и круглый. На ней лиловое платье, и кончики панталон падают на башмаки цвета юбки. Черные шелковые перчатки придают ее ручкам важный вид. Она все время улыбается своей подруге, с ложечкой над тарелкой темной малины.
Госпожа д'Элебез уходит. И дети молча едят. Часы в трюмо бьют четыре. Время от времени Клара д'Элебез встает и угощает подругу. Она сама написала два маленьких меню: «малина, виноград, яблоки, шоколадный крем, абрикосовое варенье, сироп из смородины, аршад». Вдруг они начинают смеяться, потому что на ставню взлетел павлин, как букет теней.
После они идут на лужайку и с поднятой головой, вытянув руки, играют в серсо.
— Пойдем поглядеть, есть ли в курятнике яйца, — кричит вдруг Клара д'Элебез.
В соломе они находят три теплых яйца и несут их Гертруде, та благодарит добродушно. Обнявшись идут они по тенистой аллее.
— Ты имеешь известия об Альманде де Флорай?
— О!… представь себе!… — отвечает Лия, — только представь себе!… Рожер увидал позавчера в моей тетрадке стихи Альманды.
— Что он сказал?
— Он сказал: это стихи молодой и экзальтированной особы.
— Это все, что он сказал?
— Он еще прибавил: твоя подруга Клара д'Элебез говорила со мной на днях об Альманде де Флорай. Но то, что говорила твоя подруга, во сто раз прекрасней стихов Альманды.
— И потом?…
— Потом я спросила его, о чем ты говорила.
— И что он ответил?
— Она говорила о старом саде.
— Это все? — спрашивает тревожно Клара д'Элебез.
— Все…
— Да, это правда… Я говорила ему о старом саде…
— О каком саде?
— О саде «Заколоченного дома».
— Что это?…
— Это дом на холме у Ноарье.
— Кто там живет?
— Никто, он ведь заколочен… Но прежде… Когда-то…
— Кто? Скажи?
— Больная иностранка… мне кажется…
— Погляди, какая толстая ящерица…
— У нее синяя головка.
— Слышишь — экипаж? Это приехал управляющий за мной… О, как скоро!…
— Мы увидимся теперь только в монастыре… Вот и конец каникулам…
— Как скучно это, дорогая!… И Рожер уезжает послезавтра. Я останусь почти одна. Ты мне напишешь?
— Да… А ты тоже?
— Хорошо.
Лето кончается. Дни то спадают на резком ветру, то засыпают под шорох дождей. Клара д'Элебез после обеда рассматривает и приводит в порядок свой гербарий. Кончиком булавки она расправляет лепестки, считает их. Вот «ларбазис», который издает запах сладкого миндаля и цветет на поемных лугах. Вот «осенний крокус», он вреден коровам. Вот «солнечная роса», она растет в торфяном болоте и ее листья всегда серебрятся от рос. Вот «полевой гиацинт» с темно-синими колокольцами,
Скоро приходится проститься с цветами и думать о печальном возвращении в монастырь.
Клара д'Элебез раскладывает в своем сундуке много милых мелочей. Она перебирает в ларце письма подруг, полученные за время каникул. Она перечитывает их. Вот письмо от этой чудачки Виктории д'Этремон. С множеством обращений «моя дорогая» и восклицательных знаков, она рассказывает, что жених ее старшей сестры на пикнике упал в воду, что у него в карманах и сапогах осталась тина, что у него не было костюма переодеться, что было комично на обратном пути, как сестра Эдмонда хныкала и вытирала своего Эжена носовым платком. Вот письма Бланш де Персиваль; она жалуется, что не получила ни одного письма от их общей подруги Сильвии Лабуле. «Неблагодарная!» — так заключает Бланш. Что касается Розы де Лимерей — она много читает. «Что меня привело в восторг, это история одного молодого человека (сочинение госпожи Дерваль), которого приняли за другого — убитого. Он оделся палачом и нашел свою невесту в темнице»…
Вдруг Клара д'Элебез морщит лоб. Она забыла в своем саше письма дяди Иоахима. Быстро идет она к шкапу, вынимает два письма, кладет их среди посланий подруг, запирает ларец и прячет ключик меж подкладки своей монастырской накидки.
V
Грусть октябрьского ветра волнует платаны рекреационного двора, подымает холодную и резкую пыль. Тонкая струя фонтана каждую минуту разбивается на ветру. Завтрак кончился, и с земли взлетают бумажки от пирожных, яблок и апельсинов. Это время самых оживленных игр. Мелькают черные платья воспитанниц. Немногие только прогуливаются парами, таинственно беседуя о чем-то.
— Лия! Ты попалась, или я больше не играю…
— 21, 22, 23. Нет! Теперь ты…
— Где е? Ты стерла черту…
— Не кричи так.
— Я тебе говорю…
— Ай! Как я больно сделала! Да! Колено…
— …и потом, — рассказывает одна из степенно гуляющих, — и потом, когда они пришли в трапезную, все заметили, что они говорят мало и голосом хриплым. Они говорили, что вернулись из Палестины. И девица, которая прислуживала, увидела под столом красный сапог. И тогда вдруг…
— Булавка попала в мячик…
— Ай! Ай!
— Какая ты дура! Если ты будешь так кричать, я не играю.
Ветер все воет в отчаянии. Воробьи, нахохлившись от холода, купаются в пыли, пугливые улетают, унося крошки хлеба.
Клара д'Элебез сидит одна на скамье. Три дня ее мучат острые боли в боках, в груди и в затылке. Она сжимает зубы и ничего не говорит о мучении, оттого ли, что слушать утешения ей слишком тяжело, оттого ли, что безумная мысль проникла в ее расстроенное воображение. Изредка тихий стон — вот и все. Она сидит здесь на скамье с начала перемены, завернувшись в черную накидку, чуть дрожа от жара. Она ничего не отвечает подругам, которые, проходя, расспрашивают ее, никому, даже своей любимой Лии.