Классические книги о прп.Серафиме Саровском
Шрифт:
Первое мгновение я совсем было задохнулся: ледяная вода меня обожгла — дух захватило.
Но какое дивное чувство наступило по выходе из купальни!
Точно новая струя новой жизни была влита во все мои жилы — далекая юность, казалось, вернулась вновь. Что будет потом? стал ли я здоров по вере моей? — я не задавался такими вопросами. Я просто радовался и любил отца Серафима, как любят врача, которому удается мгновенно утолить нестерпимую, жгучую боль, в ту минуту, когда эта боль прекращается. Эта пламенная любовь, которою внезапно загорелось мое сердце, эта радость любви по вере — не были ли они моим духовным окончательным
Как мне захотелось тут же, в часовне, над источником отслужить молебен, но некому было служить — не было иеромонаха, и, неудовлетворенный в своем желании, я пошел дальше в так называемую "дальнюю пустыньку", где спасался в затворе отец Серафим.
7
— Сестрицы! не Дивеевские вы?
— Да, батюшка! Дивеевские.
— Надолго ли пришли?
— Да вот, пришли к празднику Пантелеймона Целителя, а завтра домой. Завтра у нас всенощная под великий наш праздник. 28 июля у нас положено чествовать батюшки Серафима чудотворную икону Умиления Божией Матери, перед которой наш батюшка всю жизнь молился и жизнь свою кончил… Да вы, небось, сами знаете!
Я был поражен. Ехать за тридевять земель, не справляясь со святцами (да еще обозначен ли в святцах этот праздник?), собираться идти пешком из Сарова в Дивеев двенадцать, а то и все пятнадцать верст и к такому празднику отца Серафима, как чествование его святыни — правда, было чему удивляться… Батюшка, родной! Да неужели же ты сам незримо руководишь моими путями, неужели ты это влек и теперь еще продолжаешь влечь меня к своей святыне?!.
— Сестрицы! очень люблю я вашего батюшку — не возьмете ли меня с собой? Завтра я все равно к вам было собирался.
— Просим милости! Мы рады, кто нашего батюшку любит. Завтра зайдем за вами на дворянскую гостиницу, и — с Господом! А то вы за нами зайдите. Спросите, где свещницы Дивеевские — вам покажут. Мы стоим в другом гостиничном корпусе. Евгению Ивановну спросите… А то нет — лучше мы сами за вами так — часика в два — зайдем: ко всенощной к нам тогда и поспеем…
На том и порешили. Я пошел с Евгенией Ивановной и сестрами по направлению к дальней батюшкиной пустыньке.
— Часто сестры ваши бывают в Сарове?
— Когда как, батюшка! Нет, где же часто? Своих работ у нас много — некогда расхаживать: на обитель по заповеди отца Серафима работаем. Мы вот свечи делаем, другие иконы пишут — у каждой свое послушание. Так, за год раз, а то и реже, пойдешь благословиться у матушки игуменьи сходить на батюшкину могилку, да к источнику… Где — часто? От своего дела не находишься, да и ходить-то куда? Батюшка Серафим всегда с нами,
Уверенно, как о живом, сказаны были эти последние слова.
В дальней пустыньке опять захотелось мне отслужить молебен. Опять нет иеромонаха.
— По заказу у нас тут служат, или когда случаем бывает в пустыньке иеромонах, а так отслужить молебен нельзя и рассчитывать, — пояснил мне послушник, приставленный сторожем к пустыньке.
Около пустыньки, смотрю, выкопаны грядки. Растет картофель, несмотря на тень, такой густой и зеленый.
— Местечко сохраняем, как было при отце Серафиме. Тут батюшка своими ручками копал грядки и сажал картофель для своего пропитания, — сказал мне тот же послушник, все время соболезновавший о том, что мне нельзя отслужить молебна.
Пошел я обратно отдохнуть в гостиницу. Зашел еще раз по дороге напиться к святому источнику. Какой-то, видимо, нездешний иеромонах о чем-то в часовне хлопочет, точно кого-то ищет, остановив свой вопросительный взгляд на мне и на моих спутницах.
— Что вы, батюшка, ищете?
— Хотел было молебен отслужить, да, вот, петь некому.
— Давайте, попробуем вместе тропарь Богородице: я знаю — как-нибудь и отпоем молебен. Было б усердие.
— Вот и прекрасно, и преотлично Я буду петь Иисусе Сладчайший, а вы Пресвятая Богородице, спаси нас. Бог поможет!
И, действительно, Бог помог любви нашей. Откуда у меня взялся голос, звеневший под куполом часовни всею полнотой радости умиленного сердца? Куда девалась вечно меня мучившая сухость гортани и мой нестерпимый кашель, составлявший всегда истинное несчастье не только для меня, но и для всех меня окружающих?! Звуки лились из исцеленного горла свободною и радостною волной, и чем дальше, тем все чище и чище становился мой голос. Да неужели же это исцеление?!. Еще утром меня бил и мучил мой кашель. Просто как-то и верится, и не верится… Нет, думаю: это оттого, что я все утро не курил. Вот приду в номер — с первою же папиросой начнется тот же ужас… Да нет же! — и впрямь исцеление.
Однако того исцеления, которого трепетно ждала моя боязливая вера, я в этот день еще не получил. Кашлю стало значительно лучше. Табак не раздражал горла, как я того по давнишней привычке боялся, но другой и самый тяжелый мой недуг в тот же вечер сказался чуть не с большею силой.
Буди воля Твоя, Господи!
Да, не молитвенному экстазу, не самовнушению следует приписать мое последующее исцеление, из полукалеки возродившее меня к жизни здорового человека. Оно совершилось, правда, необыкновенно быстро, но не с тою молниеносною и всегда кратковременною силой, которая действует в нервном организме, доведенном до полной экзальтации.
Что было нужно для исполнения моей веры, покажут дальнейшие события.
8
Полный благодушия и сердечного гостеприимства, отец игумен, благословляя меня, предложил лошадок.
— Путь не близкий, да к тому же и жара — утомитесь!
Я отклонил радушное предложение.