Классические книги о прп.Серафиме Саровском
Шрифт:
Вечером была всенощная с соборным акафистом великомученику Пантелеймону. Началась она в половине седьмого, кончилась около часу ночи. Наутро — литургия. После трапезы жду своих спутниц. Проходит час, бьет два часа — их все нет. Не забыли ли обо мне? А может, и не поверили: поблажил, дескать, барин, и не пойдет, да еще в жару такую. И правда, жара стояла такая, что мне, отвыкшему от ходьбы, отправляться в путь пешком в этот зной казалось даже и небезопасным. Только в половине третьего я не вытерпел — отправился за своими спутницами сам. Смотрю, собираются в путь, чай пьют наскоро.
— А мы за вами хотели сейчас идти!
— Торопитесь, сестрицы, а то я ходок плохой: до всенощной, боюсь, не успею дойти.
Собрались быстро. Ровно в три
Солнышко, еще высоко стоявшее на небе, заслонилось небольшим облачком, и облачко это стало росить на нас мелким, мелким, как сквозь тончайшее сито, дождичком. Одежды не смачивал он, а — так, точно освежающею росой обдавал. В другое время я бы не обратил на этот дождик внимания, но в Сарове, так близко от отца Серафима, ни одно явление не могло пройти незамеченным, и душа требовала ему должного объяснения. А объяснение просилось только одно: Бог за молитвы отца Серафима.
Предположение мое о том, что я плохой ходок, на этот раз оказалось лишенным основания. Вперед ушли я да старшая сестра, Евгения Ивановна; остальные, замешкавшись в Сарове со сборами, далеко от нас отстали. Шли мы с Евгенией Ивановной рядом параллельными тропинками, извивающимися около дороги в Дивеев.
Верст шесть пришлось идти лесом. Зазвонили в Сарове к вечерне. Могучая медная волна догнала нас и плавно, благоговейно понеслась перед нами, одухотворяя мощные вершины кудрявых сосен и мохнатых, угрюмых елей. Какие-то прилично одетые богомолки на телеге проплелись ленивой трусцой мимо нас в Дивеев. Евгения Ивановна молчала, и мне не говорилось. Вековой бор плохо располагал к словоохотливости, да и не шла она как-то к моему молчаливому настроению: душа насторожилась в ожидании… Прошли мы лес, вошли в открытое поле, засеянное гречихой; солнышко выглянуло из-за забежавших тучек, но уже не пекло, как в Сарове — был пятый час вечера. Ударило оно по серебру гречихи и точно бриллиантиками рассыпалось в росинках просеявшейся на гречиху тучки. Какая-то большая деревня встретилась на пути. В стороне — завод какой-то.
— Это Балыково, — объяснила мне Евгения Ивановна, — руду здесь плавят.
— Много ли до Дивеева?
— Да, верст еще шесть будет.
Пошли в гору. Песок сыпучий так и шуршит, оплывая под ногами.
Отставших сестер стало видно, торопятся, нас догоняют.
— Вот с этой горки и Дивеев будет виден, — сказала Евгения Ивановна. Вскоре перед нами, верстах в пяти, поднялась к небу высокая колокольня; за ней показался и громадный Дивеевский собор… Будущая женская лавра, по предсказанию отца Серафима, четвертый и последний жребий на земле Царицы Небесной. "Первый удел ея, — говорил батюшка, — гора Афон святая, второй — Иверия, третий — Киев, а четвертый, радость моя — Дивеев! В Дивееве и лавра будет. Не было от века женской лавры, а в Дивееве она будет. Сама Царица Небесная его Своим последним на земле жребием избрала. Стопочки Самой Царицы Небесной его обошли, а когда придет антихрист, ему на земле всюду доступ будет, а как дойдет до места, где Ее Пречистые стопочки прошли, так и не переступит, а обитель на небо поднимется. Во, радость моя, что будет! Но будет уже это при самом конце мира, а до тех пор Дивеев станет Лаврой, Вертьяново (ближнее село) город будет, а Арзамас — губерния…"
9
Оставалось до Дивеева не более трех верст. Все мои спутницы подтянулись, собрались вместе… Внезапная усталость, которой я не ощущал все время пути, точно сварила меня. В спине точно кол встал.
— Не отдохнуть ли нам, сестрицы?
— А что же? Хорошо будет — наши-то ведь тоже к ходьбе не очень привычны: по нашей работе все больше стоять да сидеть приходится. И мы приуморились.
Как-то раз на охоте, утомленный знойным июльским полднем непродолжительной ходьбой по лесному дрому и валежнику, я повалился под первый попавшийся куст и уже заснул было, как вдруг почувствовал, что я весь искусан. Это были муравьи, целыми тысячами забравшиеся в одежду — я лег на муравьиную кочку. С тех пор я с щепетильною осторожностью выбирал себе в лесу место для отдохновения. И на этот раз около перелеска, мимо которого вилась торная дорога в Дивеев, я тщательно осмотрелся и присел в тени кудрявой березки на истоптанной, избитой многочисленными и постоянными пешеходами тропинке.
Не успел я опуститься на землю, как буквально был облеплен муравьями. Откуда они взялись? Но одежда, руки, ноги так и закишели этими надоедливыми насекомыми. Я тут же вскочил, как ужаленный, стряхнулся, муравьи как-то сразу с меня осыпались, а сестры говорят:
— Нет, батюшка, Царице Небесной, видно, не угодно, чтобы вы садились на пути в Ея обитель; надо идти.
Усталости моей как не бывало! Да! видно, "взявшись за плуг, не следует оглядываться назад!"… Царице Небесной не угодно! Да где же это я в самом деле?
Какие это я по-нашему, по-мирскому, "дикие" слова слышу, да еще произносимые с такой силой убеждения, которая исключает всякую возможность какого-либо сомнения!
Я и сам убежден. Мне самому уже нисколько не кажется странным, что те или другие мои действия могут быть угодны или неугодны Царице Небесной. И что странно — такая внезапная как бы высота моя, поднявшая меня до Владычицы мира невидимого, меня ничуть не возвышает и не умаляет; я все тот же, но только вера моя уже не допускает никаких сомнений. Я знаю, что вступаю в мир сплошного чуда, что я иду не в Дивеевский женский монастырь, расположенный в Ардатовском уезде Нижегородской губернии, а в Лавру, где Игуменией Сама Заступница рода христианского, где живет и действует, не умирая, дивный устроитель и попечитель обители отец Серафим Саровский. Грань между видимым и невидимым, помимо моей воли, нарушилась и слилась в один неудержимый поток безграничной веры, затопивший и ум мой, и мое сердце.
10
— Чайком хоть горлышко промочите — ведь, небось, устали, родимый! Ко всенощной еще поспеете: до второго звона еще далеко… Батюшка! да вы никак всю дорогу шли без шапки?!
Действительно, я, сам того не замечая, всю дорогу, точно не смея покрыть свою голову, шел с непокрытой головой.
Выпил я у них, приветных, чаю, утолив нестерпимую жажду. Пора была спешить ко всенощной. Поблагодарив своих "сестриц названных", я пошел в собор.
В собор я вошел к самому величанию Божией Матери. Народу из мирских было немного. Простой народ разгар рабочей поры согнал весь в поле. Но громадный собор не казался пустым — своих, Дивеевских, было довольно, чтобы в храме без тесноты было много народу.
Когда отошла всенощная и стройные ряды нескончаемой вереницы монахинь степенными парами стали подходить и прикладываться к образу Божией Матери, я попросил близ стоявшую монахиню передать игумении через благочинную письмо, врученное мне еще в Москве одною из глубоких почитательниц памяти отца Серафима Саровского.