Классики и психиатры

Сироткина Ирина Вадимовна

Одним из главных целебных эффектов помещения в лечебницу считалось удаление из привычной домашней обстановки. В сочетании с режимом, движением на свежем воздухе, усиленным питанием для истощенных больных и лечебным трудом это давало положительные результаты. Особенно приветствовались санатории за городом, где пациентам был обеспечен здоровый стол, воздушные и солнечные ванны и — толстовское хождение босиком. Из лечебниц изгонялась городская суета и роскошь — потому, что «роскошь вообще принадлежит к ненормальным явлениям жизни», а психиатрия не должна поощрять ненормальное⁶⁶. Широко назначались физиотерапевтические процедуры: электротерапия, ванны, массаж, морские купания (в санатории Дрознеса в Одессе), минеральные воды, лечение кумысом, кефиром и даже виноградным соком⁶⁷. Однако главным терапевтическим средством считалось «психическое воздействие опытного врача». Автор одной из первых программных статей о санаториях, А.А. Яковлев, утверждал, что эффект лечения «будет прямо пропорционален обширности психиатрического опыта врача, его способности завоевать авторитет и симпатии со стороны больных, его таланту в той области психотерапии, которая известна под термином suggestion a la veille [внушение в бодрствующем состоянии, как противоположность гипнозу], и, наконец, степени его знакомства с психической личностью его пациентов»⁶⁸. Поэтому от заведующего санаторием ожидалась высокая степень «интеллигентности», его помощниками также должны быть «интеллигентные люди, обладающие хорошим психическим здоровьем, абсолютной трезвостью, честностью и мягким, терпеливым характером». К отступлениям от этого требования относились с неодобрением — как, например, в заметке, помещенной в одном из выпусков «Психиатрической газеты» за 1916 год, в которой сообщалось: «В последнее время традиция быть владельцу лечебницы врачу или весьма интеллигентному человеку стала нарушаться: появились владелец-фельдшер и даже бывший смотритель полицейского приемного покоя»⁶⁹.

Жизнь в санатории лучше удовлетворяла потребности больного в свободе и самоуважении. «Санатории для нервнобольных, — писал врач С.С. Ступин, — прежде всего, место покоя, физического и психического обновления… Санатории… приближаются по своему общему характеру к светским монастырям»⁷⁰. Но изолированность этих заведений, их «удаленность от мира» служила не только выздоровлению пациентов: она позволяла и врачу искать свой путь, уйти от официальной психиатрии, развивать собственные концепции, включая веру в воздействие собственной личности. Эта черта нервных клиник и санаториев способствовала появлению там новой практики — психотерапии. Так, рациональная терапия была создана Полем Дюбуа в его загородном санатории недалеко от Берна, а суггестивная психотерапия разработана французским психиатром Ипполитом Бернхеймом в его клинике в Нанси. В то время как большие общественные больницы были проводниками медикализации психиатрии, санатории и частные клиники стали тем местом, где быстро развивалась психотерапия.

Очищение души

Свою психотерапию Осипов тоже нашел у Толстого. Новое поколение врачей подыскивало такой профессиональный образ, который отличал бы его от традиционной больничной психиатрии. Возможно, поэтому Осипов и обратился к образу врача-философа, мудреца и целителя — больше, чем профессионала. Мысль о превосходстве природного, неиспорченного и незашоренного ума льстила психотерапевтам. Осипов увидел у Толстого, помимо критики официальной медицины и образа врача-философа, превосходные описания «естественной психотерапии». Так, Наташа Ростова из «Войны и мира» и Китти из «Анны Карениной» лучше врачей понимают, что им нужно для выздоровления. То, что назначали Китти доктора, «представлялось ей такою глупою, даже смешною вещью! Лечение ее представлялось ей столь же смешным, как составление кусков разбитой вазы. Сердце ее было разбито. Что же они хотят лечить ее пилюлями и порошками?»⁷¹. Наташа выздоравливает не благодаря прописанным медикаментам, а вопреки им: «Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых Madame Schloss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать на ее сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться». Все же, несмотря на бесполезность их лечения, врачи облегчили состояние ее и окружающих: «Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная»⁷².

Душевная болезнь, — комментировал эти случаи Осипов, — нуждается в соответствующем лечении — психологическом: «Со своей гениальной прозорливостью великого художника-реалиста Толстой выделяет психоневрозные заболевания у своих героинь и указывает на недостаточное внимание врачей к психогенезу и психотерапии этих заболеваний»⁷³. По мнению Осипова, Наташе и Китти нужен не врач, а, скорее, психолог-консультант. У него самого был по крайней мере один подобный случай: молодая женщина, которой психиатр старшего поколения поставил диагноз «дегенеративный психоз», а Осипов усмотрел гораздо более мягкий — невроз. Страдания пациентки, считал Осипов, были вызваны крахом в личной жизни. Лечение заключалось в серии бесед, в которых Осипов побуждал пациентку к поиску новых жизненных перспектив. В результате она решила стать земской учительницей и поступила на педагогические курсы⁷⁴.

Ближе всего Осипову была так называемая этико-рацио-нальная или нравственная терапия, состоявшая в выслушивании и ободрении пациента и попытке убедить с помощью рациональных аргументов, что его болезнь не имеет органических причин и не опасна. Термин предложил швейцарский врач Поль-Шарль Дюбуа (1848–1918), стремившийся отделить свой подход от популярного тогда лечения гипнозом или внушением. Какое-то время его терапия отождествлялась с «психологическим лечением» в целом. Например, в рекламном объявлении санатория сообщалось, что клиентам будет предоставлен выбор методов лечения — гипноз, внушение, психоанализ и «психотерапия в собственном смысле слова», т. е. рациональная психотерапия Дюбуа⁷⁵. Последний считал, что больной не должен перекладывать ответственность за выздоровление на врача, а бороться со своей болезнью сам и вести достойную жизнь. Когда Осипов посетил Дюбуа в его санатории в Берне в 1910 году, его поразило сходство рациональной терапии с идеями Толстого: «Не бойся болезни, бойся лечения, и лечения не в смысле вредных лекарств, а, главное, лечения в смысле признания себя больным и потому освобожденным от нравственных требований». Те же нравственные требования, которые Толстой предъявлял больному, Дюбуа предъявлял врачу: «Врач не должен говорить неврастенику ничего такого, чего он не мог бы сказать своему больному коллеге и чего он не должен был бы сказать самому себе, если бы сам заболел»⁷⁶.

Кроме рациональной терапии чрезвычайно популярно было лечение гипнозом и внушением. Гипноз, или «внушение в состоянии гипнотического сна», практиковал, например, Ж.-М. Шарко, парижское светило того времени. Он считал, что гипнозу подвержены главным образом больные истерией. В отличие от него, психиатры из французского города Нанси, А.-О. Льебо и Ипполит Бернхейм, считали гипноз явлением не болезненным, а нормальным, которое может быть вызвано у здоровых людей, предпочитая называть его внушением. Именно они стали первыми практиковать лечение «внушением в бодрствующем состоянии» (suggestion a la veille). А их последователи голландские врачи Ван Ээден и Ван Рентергем назвали это «психотерапией».

Дискуссия о природе гипноза и использовании его в лечении разделила психотерапевтов на два лагеря, а появление новых подходов — рациональной терапии Дюбуа и «катартического метода» Иосифа Брейера и Зигмунда Фрейда — подлило масла в огонь. Вместо того чтобы признать рациональную терапию, француз Бернхейм стал упрекать немецкоязычного Дюбуа в том, что тот «аннексировал» психотерапию — как незадолго до этого Германия аннексировала Эльзас⁷⁷. Немногим позже о приоритете в создании катартического метода стали спорить Пьер Жане и Фрейд, теории которых были похожи, в том числе и по названию — «психологический анализ» (analyse psychologiques) у Жане и «психоанализ» у Фрейда. Вскоре с критикой Фрейда выступил Дюбуа; к нему присоединились швейцарский невролог русского происхождения Константин фон Монаков и немецкий специалист по нервным болезням, Германн Оппенхайм. В ответ Фрейд повел сознательную борьбу против гипноза, рациональной терапии и других подходов.

Так на протяжении каких-нибудь двух десятилетий значение термина «психотерапия» резко изменилось: то, что начиналось как единый метод — «лечение духа духом же», — раздробилось на множество психотерапий — конкурирующих между собой путей понимания и лечения психогенных заболеваний. Однако российские врачи, казалось, были далеки от споров о приоритетах. От участия в теоретических дискуссиях их в основном удерживала не провинциальность или географическая удаленность от европейских центров психиатрии. Российские медики были достаточно осведомлены о том, что происходит на Западе, — окончивших курс врачей университеты посылали за границу для усовершенствования, и многие будущие психиатры стажировались у Шарко, Бернхейма, Дюбуа, Блейлера, Фрейда и других западных звезд. Скорее дистанция по отношению к бушевавшим на Западе дискуссиям, своего рода выжидательная позиция были продиктованы потребностями их практики. Стремясь использовать все доступные методы лечения, частнопрактикующие врачи рассматривали разные направления психотерапии не как конкурирующие между собой, а как взаимодополняющие. В.М. Бехтерев «всегда держался того мнения, что во взглядах на различные формы психотерапии не должно быть какой-либо исключительности. Каждый из методов психотерапии имеет свою почву приложения и не может быть признан универсальным». Б.С. Ц)ейденберг с симпатией цитировал слова своего немецкого коллеги Оскара Фогта: «Нельзя превращать гипноз, убеждение, внушение, психоанализ в самостоятельные терапевтические области, это только отдельные способы общего метода лечения — психотерапии»⁷⁸. Осипов обосновывал это тем, что каждая из концепций дополняет другую: психоанализ, например, восполняет недостаток рациональной терапии, которой не хватает анализа. Врач должен сам выбрать для каждого пациента конкретный метод лечения, а не превращаться в приказчика в лавке, предлагающего покупателям свой товар: «гипноз, Дюбуа, Фрейд, Оппен-гейм?»⁷⁹. А детский психиатр О.Б. Фельцман сообщал, что не нашел большой разницы между Дюбуа и Бернхеймом во время визита к каждому из них. Сам он тем не менее предпочитал рациональную терапию на том основании, что она, «по крайней мере, безвредна»⁸⁰.

Как и большинство практиков, Осипов считал, что для успеха лечения важен прежде всего контакт с пациентом, теплые отношения и эмоциональная терапия — вроде той, какая помогла Наташе Ростовой: больная поправилась не от лекарств, а от любовной атмосферы в доме и, главное, открывшейся вдруг возможности снова любить⁸¹. Не беспокоясь о терминологии, Осипов использовал слова «рациональная», «эмоциональная» и «этико-философская терапия» как синонимы. Его критерием было, берет ли та или иная концепция в расчет душу больного, обращается ли к его внутреннему миру и ценностям или же считает пациента пассивным объектом воздействий. Хорошая психотерапия нацелена на побуждение больного к поиску своих ограничений и возможностей, к ясности и честности перед самим собой. Поэтому она, как и учение Толстого, — может быть названа «этико-философской».

Осипов не был единственным, кто заметил связь психотерапии с философией Толстого: по мнению его коллеги Грейден-берга, цель «нравственной психотерапии» — «способствовать духовному возрождению человека, восстановлению самого высокого и драгоценного в нем — его личности»⁸². В духе Толстого, А.И. Яроцкий (1866–1940) противопоставил медикаментозному лечению «аретотерапию», от греческого «арете» — добродетель. В книге «Идеализм как физиологический фактор» он писал о терапевтической ценности идеалов и высоких стремлений, без чего «стерлось бы какое-то ни было различие между медициной и ветеринарией». Не все, однако, приняли такую психотерапию, как не все одобряли ее связь с философией Толстого. Психиатр Н.А. Юрман писал о «необоснованных утверждениях» Дюбуа и Яроцкого, «которые в прививке положи-тельно-альтруистических наклонностей и стремлений видят единоспасительное средство, явно повторяя при этом, только в научных формах, морализирующие проповеди таких противников науки и медицины, как Толстой»⁸³.