Классики и психиатры

Сироткина Ирина Вадимовна

В 1911 году, группа психиатров, куда входили Осипов, Фельцман и Н.А. Вырубов (1869–1916), начала издавать журнал «Психотерапия» с целью познакомить российских врачей с новыми методами лечения и работами на эту тему западных коллег. Один из первых номеров журнала открылся статьей «Психотерапевтические взгляды С.С. Корсакова» — не в последнюю очередь затем, чтобы продемонстрировать преемственность новых подходов и лучших гуманистических традиций российской психиатрии. В этой статье, написанной Вырубовым, взгляды Корсакова на лечение душевных болезней сближались с психотерапевтическими концепциями. В вопросе о методах лечения Вырубов вовсе не был склонен изобретать велосипед, предпочитая испытанные временем изоляцию больных от привычной обстановки, особый уклад жизни, а также «дружеские, чуждые официальности отношения между всеми лицами, работающими в санатории, и больными». Упоминал он и современные терапевтические методы — «внушение в бодрствующем и гипнотическом состоянии, метод Брейера и Фрейда, метод Дюбуа и их модификации», — считая, что нежелательно ограничиваться только одним, и критикуя тех, кто это делает, за «педантизм»⁸⁴. Сам Вырубов был далек от методологического пуризма: в санатории «Крюково», где лечились представители интеллектуальной элиты, он готовил «лекарственную смесь» из многих терапевтических методов, включая психоанализ, рациональную терапию и модную тогда антропософию Рудольфа Штайнера⁸⁵.

Тем большим комплиментом Осипову звучит признание его коллеги о том, что он «был терапевтом par excellence, владевшим техникой психоанализа, равно как и техникой внушения, техникой рациональной терапии так же, как и техникой гипноза. И лечил он не психоанализом или гипнозом, а психотерапией во всем ее целом, приспосабливая отдельные методы к личности своих пациентов, — лечил он творчески, в конечном счете, — лечил полнотой и удивительной гармонией своей личности, своим мудрым и нравственным влиянием. Это был истинный врач-целитель»*⁶.

Психоанализ в литературной форме

Однажды Фрейд получил по почте «два объемных журнальных оттиска, в одном из которых строки кириллицы время от времени прерывались именем Freud (а также Freudy и Freuda) в европейском написании, в то время как в другом то же самое было сделано с именем Jung». Это были оттиски статей Осипова — первых в России работ, посвященных психоанализу. Вслед за посылкой к Фрейду явился и сам автор и произвел на отца психоанализа благоприятное впечатление. Фрейд отзывался о нем в письме как о «превосходном человеке», «светлой голове» и «убежденном последователе»⁸⁷.

Когда психоанализ впервые появился в России, он был воспринят в качестве одного из видов «психологического лечения психологических же заболеваний», по выражению Дюбуа. Даже тогда, когда разные школы психотерапии вступили в открытую борьбу, российские терапевты оставались достаточно толерантными. Летом 1910 года, когда Осипов посетил Фрейда в Вене, он также был у Блейлера в Цюрихе и у Дюбуа в Берне. По его мнению, психоанализ и рациональная терапия прекрасно дополняли друг друга как два последовательных этапа лечения: сперва анализ болезни, выяснение ее этиологии, а затем — «перевоспитание» больного⁸⁸. Когда Осипов и Фельцман начали издавать «Психотерапевтическую библиотеку» (1911–1913) — приложение к журналу «Психотерапия» — они прежде всего опубликовали переводы трудов Фрейда «О психоанализе» и Дюбуа «О психотерапии». В выборе работ для перевода и публикации проявилось понимание редакторами целей и средств психотерапии. Третьим выпуском стала книга Я. Марциновс-кого «Nervositat und Weltanschauung» («Нервность и мировоззрение», 1905): мысль автора о враче как «жреце» или «философе», «проповеднике здорового, исцеляющего и дающего силы мировоззрения», оказалась близка издателям⁸⁹.

Но даже при таком широком толковании, как «анализ причин болезни», психоанализ был встречен в России настороженно. Как и у западных коллег, возражения у российских врачей вызывал акцент на сексуальности. Осипову пришлось убеждать коллег, что между призывом к сексуальному освобождению и теорией Фрейда существует большая разница. Он терпеливо разъяснял не слишком внимательным читателям, что Фрейд вовсе не рекомендует coitus в качестве средства от невроза, и защищал психоанализ от обвинения в «пансексуализме» на первом съезде Русского союза психиатров и невропатологов⁹⁰. Сербский, психиатр старой школы, с подозрением относился к психоанализу — хотя психотерапия вообще его интересовала, и он даже перевел с французского книгу о неврозах. Прекрасно зная, как произносится имя Фрейда, Сербский сознательно искажал его, выговаривая раздельно, по слогам, с ударением на последнем слоге: Fre-ud. В таком виде имя немецкого врача напоминало «уды», старинное русское название мужских половых органов. В ответ на это Осипов, желавший выказать симпатию к Фрейду, стал произносить его имя с одной лишней буквой, как Freund — по-немецки друг⁹¹.

Однако Осипова тоже посещали сомнения морального рода по поводу психоанализа: например, он считал, что, если метод свободных ассоциаций попадет в руки следователей, это будет «слишком уже близко к нравственной пытке». Но ему удалось примирить психоанализ с проблемами нравственности благодаря таким, например, цитатам из Фрейда: «Если бы кто-нибудь высказал парадоксальное положение, что нормальный человек не только значительно безнравственнее, чем он думает, но и значительно нравственнее, чем он знает (про себя), то психоанализ, на наблюдениях которого базируется первая половина утверждения, ничего не имел бы и против второй»⁹². В конечном счете у психоанализа и рациональной терапии одна задача — «усиление духовного начала в человека», но справляются они с нею по-разному: рациональная терапия, — пробуждая и укрепляя «духовного человека», психоанализ, — помогая увидеть в себе «животного человека» и бороться с ним. Это было почти цитатой из «Воскресения» Льва Толстого: князь Нехлюдов чувствует необходимость «чистки души», очищения от «животного человека» в себе⁹³. С точки зрения Осипова, оба метода преследуют общую цель — вырастить «духовного человека». Оба адресуются душе человека, его ценностям и нравственному чувству, потому и являются равноправными методами в распоряжении психотерапевта. И Дюбуа и Фрейд — утверждал Осипов — равно следуют призывам «познай самого себя» и «не угашай духа!»⁹⁴.

«Сравнение Freud’oBCKoft научной психологии с художественной психологией Толстого, — пишет Осипов, — показало много совершенно одинаковых усмотрений». Оба автора отвергли грубый материализм официальной медицины, приняли широкий взгляд на человеческую природу и стали анализировать «мелкие штрихи» и «незначительные движения, как имеющие глубокий смысл»⁹⁵. Осипов описал параллели между психологическими прозрениями Толстого и Фрейда в работе, посвященной повести «Детство», которую он считал блестящим исследованием детской психологии. Он называл саму повесть «психоанализом в литературной форме», а ранней версии своей книги дал подзаголовок «Введение в психоанализ. Введение в психотерапию». Он утверждал, что только психоанализ может соперничать с такими великими знатоками психологии, как Толстой, тогда так академическая психология по тонкости анализа уступает литературным интуициям. Как — вопрошал Осипов — можно выразить в терминах «психологических состояний» те, например, чувства, которые испытывает при пробуждении Николенька: «Если мы теперь разрежем на части и эту картинку, мы должны будем нежность, которая выражается лаской, поглаживаниями, поцелуями, восторг, слитное чувство любви к матери и к Богу, легкое, светлое и отрадное чувство души, жалость, готовность самопожертвования, веру, надежду, любовь, любованье отнести к состояниям. Поистине, безотрадное зрелище представляет собой наш класс состояний!» Язык академической психологии для этого слишком абстрактен и общ; концептуализировать переживания лучше удается Фрейду, умело переводящему «непонятные нам симптомы невротиков на понятный язык»⁹⁶. Толстой в литературе и Фрейд в своей области использовали индивидуализирующий метод — единственный подходящий для наук о человеке — идеографических наук. И все же при изучении личности Осипов отдавал предпочтение тому «психоанализу в литературной форме», который нашел в работах Толстого.

Трудно было, пожалуй, найти лучший способ сделать психоанализ приемлемым в России, чем связав его с литературной классикой. Переведенный на язык русской культуры, психоанализ сблизился с этической философией Толстого, но именно это и способствовало его популярности в России. Психоанализ проник в культуру Серебряного века, вошел в теорию и практику психиатрии так, что даже такие психиатры, как Сербский, в конце концов признали его «значительные и иногда поразительные» терапевтические успехи. В 1910 году Московское общество психиатров и невропатологов объявило конкурс на тему: «Психоанализ (Фрейд и другие) при заболеваниях нервной системы». Осипов собирался в нем участвовать⁹⁷.

Психотерапия в эмиграции: ностальгия по любви

С началом Первой мировой войны издание журнала «Психотерапия» прекратилось: все редакторы, за исключением Осипова, ушли в действующую армию. Осипов, потерявший отца, не мог быть призван как единственный сын и поддержка своей матери. Публикация «Психотерапевтической библиотеки» также остановилась на четырнадцатом выпуске — к этому времени кроме работ Фрейда и Дюбуа вышли переводы О. Бумке, JI. Вальдштейна, П. Дюбуа, Я. Марциновского. Благодаря публикации журнала и его приложений была создана русскоязычная терминология по психотерапии. Война приостановила эту работу, как и выход уже подготовленной к публикации книги Осипова о повести Толстого «Детство».

Осипов продолжал читать лекции на Высших женских курсах, работал главным врачом Рукавишниковского приюта для малолетних преступников, консультантом частной клиники Баженова, а также имел собственную клиентуру. Временное правительство, по словам Осипова, «одело его в военный мундир», а большевики для него были «абсолютно неприемлемы»⁹⁸. В 1918 году он покинул Москву и, как тысячи других последовавших за Белой армией, стал пробираться на юг в надежде через Крым добраться до Европы. Но сесть на корабли британского или французского флота Осипову не удалось, и он остался в Константинополе. Он не смог купить визу и билеты для отправки в Европу и вернулся в Россию, чтобы сделать в 1920 году новую попытку эмигрировать.