Классная дама
Шрифт:
— На второй этаж, барышня, пожалуйте к ее сиятельству, — глубоким басом произнес Аскольд, — а пока я ваш сундучок-с снесу во Вдовий флигель. Там-то и жить будете-с, вот.
Надеюсь, что там хотя бы топят, раздраженно подумала я и кивнула. Ее сиятельство, похоже, начальница этого благонравного заведения, и она должна быть в курсе всех подробностей обо мне… или нет. Ветлицкий не дурак, так что я или чья-то любовница, или чья-нибудь протеже без амурной подоплеки. Но меня должны помнить в академии, разве нет?
Еще бы и я что-то помнила. Софья, козочка, напряги мозги в том количестве, в котором они тебе Владыкой отпущены.
Я дошла до площадки второго этажа и удовлетворенно кивнула: вот институтка в синем платье с фартучком, должно быть, дежурная, я сейчас у нее спрошу, как найти кабинет княгини — или графини, раз уж Софья от счастья обалдела настолько, что в рот воды набрала.
— Здравствуй, — как можно мягче и приветливее позвала девочку я. Стояла она у окна ко мне спиной, по росту лет десять-двенадцать, интересно, ей не холодно? — Как мне найти кабинет ее сиятельства?
Девочка медленно обернулась, и я от неожиданности отступила на шаг, с холодным ужасом обнаружив, что там, позади, все еще довольно крутая лестница, а я не чувствую под ногой ничего.
Глава шестая
Я выплюнула краткое слово совсем не из тех, каким следовало учить институток, и умудрилась схватиться за перила. Нога неуклюже сорвалась, я больно ударилась, и еще одно слово из тех, которые институткам знать не положено, я с трудом, но проглотила. Затем заставила себя посмотреть на девочку.
Фильм ужасов наяву.
Милое детское личико, синее платье, белоснежные воротничок и нарукавнички — и белый фартук, к которому намертво пришита грязная, будто специально вымазанная в дерьме тряпка. На шее девочки болталась картонка с каллиграфически выведенным словом «Воровка!».
Я поднялась обратно на площадку. Ушибленная нога болела.
— Мадемуазель?
Девочка присела в изящном реверансе. Мне захотелось заорать в полный голос.
Несколько лет назад я попала в «закрытый» пансионат — не отдых, а сказка. Я не знала, к чему придраться, и наслаждалась солнцем, соснами, цветами, спа-процедурами, спортивными активностями и прекрасной кухней в уверенности, что никогда в своей жизни не инвестировала лучше в себя саму и в свое здоровье. Страх уверенно цапнул меня за горло ночью, когда я, закончив читать любимую документалистику, отправилась за питьевой водой в главный корпус. Огромная территория словно вымерла — даже охрана в будке казалась неживой. Ни одного светящегося окна, ни звука присутствия человека, только шум залива и крики птиц. Я говорила себе, что мне чудится, что ничего сверхъестественного не может быть, люди приехали лечиться и отдыхать и спят, это не Турция и ее «ол инклюзив», но… все последующие ночи я принимала снотворное и засыпала, пока отдыхающие еще колобродили, иначе я боялась за свой рассудок.
Нечто подобное накрыло меня сейчас.
Огромное здание, никого, кроме Аскольда, который умеет ходить сквозь стены, и девочки с клеймом. И ни единого звука, кроме ее голоса.
— Мадемуазель?..
Я чуть второй раз не сверзилась с лестницы, но обернулась, почти не разбирая слов за грохотом сердца. Проклятая академия благородных девиц добавила мне порядком седых волос за какое-то ничтожное время.
— Это Алмазова, мадемуазель. — Девочка, поднимающаяся по лестнице, была постарше той, что стояла наверху, и платье на ней было светлее — зеленое. — Моветка, мадемуазель.
Я холодно кивнула и снова повернулась к Алмазовой.
— Кто это сделал? — спросила я. — Кто пришил тебе тряпку и надел на тебя вот это? — Я ткнула пальцем в отвратительную табличку.
— Она сама, — вновь вмешалась старшая девочка. — Так приказала мадам. Алмазова съела чужие конфеты.
— А тряпка?
— Она неряха, мадемуазель. Она же моветка.
Я еще раз кивнула и, не поворачиваясь к старшей девочке, протянула Алмазовой руку. Никакой реакции не последовало — ни радости, ни испуга. Будто она меня и не видела. Может, она полуслепая?
— Пойдем, — приказала я мягко. — Ты меня понимаешь?
— Она… — запальчиво начала старшая институтка, и я рявкнула:
— Можешь идти! Пойдем, — и, уже не дожидаясь ответа, схватила Алмазову за руку и потащила по коридору. Она была настолько покорна, что я все сильнее подозревала неладное. — Где кабинет ее сиятельства, знаешь?
— Я ничего плохого не сделала, мадемуазель!
В ее голосе не прозвучало ничего похожего на беспомощное оправдание, просто спокойный ответ.
— Я не имею к тебе никаких претензий, — пробормотала я. Неизвестно, поверила ли Алмазова, но она встала как вкопанная напротив двери… Ах, ну да, «Начальница Академии благородных девиц, фрейлина ее императорского величества, ее сиятельство Е. А. Мориц».
Я коротко стукнула пару раз и собиралась войти, будет ответ или нет, главное, чтобы было не заперто, но из-за двери кто-то каркнул. Пригласили меня или отправили в преисподнюю, я не знала, толкнула дверь и зашла, волоча за собой не сопротивляющуюся Алмазову.
За столом сидела черепашка. Маленькая, низенькая дама сурово смотрела на меня сквозь огромные очки, но видела, как я сразу поняла, она в них прекрасно. Моя персона ее заинтересовала мало, она повернула голову — точнее, повернулась в своем роскошном кресле сама — к Алмазовой. Я почувствовала, как девочка сжалась, и стиснула ее руку в своей.
— Как вы это допустили, ваше сиятельство? — жестко сказала я так, словно пришла разбираться в обычную среднюю школу по просьбе заплаканной соседки. — Ученица не присутствует на занятиях, стоит в коридоре, помеченная как… — Подобрать верное слово. — Изгой. Если подобные действия классных дам прописаны в уставе академии, вам стоит их пересмотреть.
Заканчивая краткую, но убедительную речь, я взмолилась, чтобы черепашка не умерла от разрыва сердца прямо в своем кожаном панцире. Возможно, за всю ее долгую жизнь, полную подобострастия, ей никто не осмеливался дерзить, тем более бывшая выпускница.
Она же наверняка меня узнала!
— Сенцова, — проскрипела ее сиятельство. — Быстро же вы запамятовали правила. Настолько, что считаете себя вправе являться в мой кабинет и требовать от меня их исправить?
— Если Алмазова совершила проступок, наказание должно быть ему соразмерным. Никто не разбивает камнями голову человеку на площади за то, что он… — Что он? — Украл лошадь.
Ветлицкий, правда, рисовал мне примерно такие перспективы за государственную измену, так что, может, ее сиятельству остается только удивленно возразить: «А что же еще с ним делают, милочка?».