Классно быть Богом (Good to Be God)
Шрифт:
– Я попробую что-нибудь сделать, – говорю я Рейнольд сам, потому что мне хочется, чтобы они поскорее ушли. – Но я не могу ничего обещать.
Уходя, Рейнольде забыл газету. Я беру ее и начинаю читать. Просто чтобы отвлечься о горестных размышлений о своей безотрадной жизни. На первой странице – большая статья о странном, загадочном похищении супруги и дочери (старшего школьного возраста) комиссара полиции округа Дейд. По дороге из Эверглейдса они были похищены двумя неизвестными молодыми мужчинами – белыми, крепкого телосложения. Похитители не пытались ограбить женщин и не домогались до них сексуально, а просто выдали им лопаты и заставили копать ямы в течение двух дней. По словам потерпевших, похитители называли друг друга “Гамми” и “Муски”.
Я не стал читать дальше.
Никогда, никогда не работайте с людьми.
Я уже начинаю свыкаться со своим состоянием полной и окончательной безысходности – и даже, как говорится, вхожу во вкус, – и тут неожиданно случается что-то хорошее.
Я раздаю бездомным сандвичи с индюшатиной, и вдруг кто-то трогает меня за плечо. Это молодой парень по прозвищу Глист. Он отдает мне мой бумажник, который, наверное, выпал у меня из кармана. Я удивлен и раздражен. Раздражен потому, что когда человек окончательно определяется со своей жизненной философией и принимает доктрину полной и окончательной мизантропии, ему, безусловно, не слишком понравится, когда происходит что-то такое, что подвергает сомнению истинность выбранной им философии. Потому что он вновь задается вопросом: а вдруг добро все-таки существует? И опять начинает задумываться и сомневаться. А на раздумья уходит так много времени… Религия хороша тем, что она не допускает сомнений и дает готовые ответы на все вопросы, так что тебе не приходится думать, отчаянно напрягая мозги, и доходить до всего самому. По крайней мере это дает экономию времени и сил. В каком-то смысле религия похожа на шопинг: если ты сам не знаешь, чего тебе надо, ты можешь убить целый день на покупку, ну, скажем, штанов. А если ты точно знаешь, что ищешь, то купишь искомое за десять минут.
А вообще это бессмысленно и бесполезно: один порядочный человек на весь Майами все равно ничего не изменит. А ты себя чувствуешь виноватым. Потому что ты искренне убежден, что чей-то добрый поступок – это, по сути, ничто. Как будто людская порядочность вообще ничего не значит (хотя она и вправду ничего не значит).
Возвращаюсь в церковь. Собираюсь войти и закрыть за собой дверь, но следом за мной идет женщина лет пятидесяти с небольшим. Помогать людям – опасно. Когда ты объявляешь о том, что готов помогать, это сразу же создает неудобства: люди приходят просить о помощи. Причем о помощи просят не только те, кто действительно в ней нуждается. Хотя конкретно сейчас я этому даже рад. Это подтверждает мою теорию “плюс на минус”. На каждую прибыль есть свой убыток. Где-то найдешь, где-то потеряешь. Мне вернули бумажник, и это приятно. Но теперь мне придется долго и нудно общаться с противной теткой по имени Марыся.
Вообще-то эта Марыся не ходит к нам в церковь. Я ни разу не видел ее на службах. А я помню в лицо всех своих прихожан. Впрочем, чего уж греха таить, прихожан Церкви тяжеловооруженного Христа запомнить нетрудно. Я так думаю, она пришла, потому что во всех остальных церквях – которые лучше, солиднее и пользуются большим авторитетом по сравнению с нашей, – ей указали на дверь. Она и вправду какая-то… противная. Из тех людей, которые буквально созданы для того, чтобы всех раздражать. Она говорит с каким-то непонятным европейским акцентом, причем говорит очень громко и грамматически правильно, чтобы подчеркнуть, как хорошо она знает английский. Иностранцы, которые изучают английский, обычно относятся к какой-то из двух основных категорий: либо это таксисты, чей словарный запас ограничен набором “рабочих” фраз, позволяющих переговорить с клиентом о плате за проезд, либо это старательные зануды, основная задача которых – похвастать своими выдающимися достижениями.
– Я ехала мимо и увидела вашу церковь, примыкающую к…
Примыкающую? Когда вы в последний раз слышали, чтобы люди употребляли в разговоре слово “примыкающий”? Может, я жил слишком замкнуто и не замечал ничего вокруг? Может, я просто не в курсе, что “примыкающий” снова вошел в словарь повседневного общения?
Когда эта Марыся вошла, я посмотрел на часы, потому что сразу наметил себе: выделить ей минут десять, после чего объявить, что мне нужно бежать по делам. Я уже в энный раз повторяю: “Простите, мне нужно идти”, – но она меня даже не слышит. Я понимаю, что мне от нее просто так не отделаться. Я старательно изображаю досаду: хмурю лоб, делаю недовольное лицо, – но тщетно. Марыся – вся в своем горе.
Она очень переживает за своего двухлетнего внука, у которого проблемы с пищеварением. Я всегда думал, что говорить о детском запоре в течение пятидесяти минут, не умолкая ни на секунду – это физически невозможно. Если бы мне предложили сто тысяч долларов за то, чтобы я почти час вдохновенно рассказывал о детском запоре, я бы, конечно же, попытался что-то такое изобразить, но я бы выдохся на десятой минуте, если не раньше. А Марыся говорит уже пятьдесят минут. Действительно не умолкая ни на секунду. Хотя во многом она повторяется. Я так понимаю, она владеет какой-то особой дыхательной техникой, позволяющей говорить и дышать одновременно. Она действительно проговорила ровно пятьдесят минут. Я засек время. Безусловно, физиологические отправления – немаловажная часть человеческой жизни, но пятьдесят минут страстного монолога на дефекационные темы, с моей точки зрения, это уже перебор. Да, я согласен, моя работа – сочувственно слушать. Но сейчас я себя чувствую каким-то пищеварительным ферментом.
– Далее копролит проходит…
Я примерно догадываюсь, что такое копролит, но сомневаюсь, что врач, который пользует малыша, хотя бы слышал такое слово. Марыся – из тех матерей (или бабушек), спастись от которых практически невозможно, разве что попытаться сбежать на край света. Да и то не факт, что поможет.
Она действительно очень противная. Она меня раздражает. И, я уверен, не только меня. А ведь она не была такой изначально. В детстве она была милым ребенком. И вовсе не собиралась становиться противной докучливой теткой. Не мечтала об этом, не посещала специальные курсы. Быть может, она совершала ошибки. Принимала неверные решения. Но кто из нас без греха? Да, наверное, она могла бы бороться с собой упорнее, чтобы не дать себе превратиться в назойливую зануду, которая только и делает, что ноет и жалуется на жизнь, но, опять же, много вы знаете людей, которые не сдались? И если нет надежды на спасение, значит, надежды нет вовсе. На секунду я проникаюсь к ней искренней жалостью. Но лишь на секунду.
Обычно когда мне приходится выслушивать жалобы и нытье, я “отключаюсь”, погружаюсь в себя, размышляю о чем-то своем – в общем провожу время с пользой. Причем собеседник этого не замечает, потому что занудам, зацикленным на своих проблемах, даже не важно, слушают их или нет. Истинным нытикам хочется именно что поныть, и чтобы им не мешали предаваться этому бесконечному нытью. Но сейчас я не могу отключиться. Эта женщина, она слишком громкая и настырная. И я не знаю, как ее можно заткнуть. Я всерьез подумываю о том, чтобы инсценировать сердечный приступ, но тут у этой Марыси звонит телефон. Кажется, мне повезло. Ее вызывают по какому-то важному делу, требующему ее немедленного присутствия.
– Вы ведь можете помолиться, чтобы у моего внука наладилась эвакуация каловых масс? – спрашивает она.
Разумеется, я могу помолиться. И тут же озвучиваю просьбу к Богу дать передышку маленькому Леону. Перед тем, как уйти, Марыся дает мне свою визитку. Я удивлен. Я-то думал, что она – младший библиотекарь в какой-нибудь провинциальной читальне, а она оказалась вице-президентом нефтяной компании.
В связи с чем у меня сразу же возникает ряд мыслей.
Мысль первая: эта женщина ничего не знает о нефти и нефтяном бизнесе. Вы только не думайте, что я слишком категоричен и берусь делать поспешные выводы о человеке, б которым общался не больше часа, причем темой общения был исключительно запор. И тем не менее я знаю, что Марыся разбирается в нефтяном бизнесе едва ли не хуже меня. А я в этом бизнесе не разбираюсь вообще.
Мысль вторая: превращать жизнь в спортивное состязание – занятие неблагодарное, и тем не менее есть прирожденные победители, а есть те, кто всегда будет проигрывать. Несмотря ни на что. Как бы ты ни стремился к победе. Это суровая правда жизни. То, что Марыся ничего не знает о нефти, еще не значит, что она не может быть вице-президентом нефтяной компании. Очень даже может! Таков стиль нашего времени. Сейчас на рынке труда наблюдается большое движение, и невежество потенциального сотрудника давно не является препятствием для получения должности. То, что я проработал пятнадцать лет в одной и той же компании – это было почти ненормально. Разумеется, я пытался сменить работу, но это уже другая история. Невежество, оно повсюду: юристы, которые не разбираются в юриспруденции, врачи, которые не разбираются в медицине, и т.д., и т.п.