Клава Назарова

Мусатов Алексей Иванович

— Какие немцы, мама?

— Ну, те самые, что отца в первую войну всего изрешетили… Лезут и лезут они на чужое. Ты там в лагере не знаешь ничего, а через Остров столько беженцев идёт! Из Литвы бегут, из Латвии. Лютует, говорят, немец, всё палит, грабит. Скоро и до нас доберётся.

Клава настороженно оглядела комнату. Гардероб был распахнут, сестрина постель не убрана, на стуле стоял раскрытый чемодан.

— А где Лёлька?

— Ох, Лёлька! — тяжко вздохнув, Евдокия Фёдоровна опустилась на лавку и поднесла к глазам платок. — На фронт она уезжает.

— Лёля?

На фронт?! — поражённая Клава даже отступила назад. — Её что, в военкомат вызывали?

Мать безнадёжно махнула рукой.

— Разве ты её не знаешь? Помнишь, как в финскую было? Подруги дома сидят, а Лёлька в военкомат помчалась — хочу на войну! Тогда она ещё недоросток была, ну и погнали её, знамо дело, домой. А теперь она совершеннолетняя, курсы закончила, вот и собралась на фронт медсестрой.

Клаша опустилась на лавку рядом с матерью. Лёлька уезжает на фронт, Лёлька, которую она до сих пор по привычке считала маленькой, вечно опекала, терпеливо сносила все её капризы.

Ведь это ей, Клаве, как старшей сестре, надо бы с первых же часов войны пойти в военкомат и попроситься на фронт. А она до сих пор сидела с пионерами, нянчилась с ребятишками.

Клава посмотрела в окно. До военкомата отсюда рукой подать — стоит только повернуть за угол и пересечь Первомайскую улицу. И можно будет всё поправить, ещё совсем не поздно.

Но кто же останется с больной матерью, если она и Лёлька уйдут в армию? Ах, эта Лёлька! Вечно она забегает вперёд, не посоветуется ни с кем, никогда не подумает о матери.

— Клашенька, ты бы отговорила её, — попросила Евдокия Фёдоровна. — Какая она вояка!.. Совсем ещё зелёная, глупенькая…

— Никуда она не пойдёт, — поднимаясь, решительно заявила Клава. Она сейчас же отправится к военкому и добьётся того, что на фронт пошлют не Лёльку, а её, старшую сестру.

Но не успела Клава выйти из комнаты, как на пороге появилась Лёля. И без того худощавая, она за последнее время похудела ещё больше, вытянулась и, казалось, повзрослела.

— А-а, сестрёнка, — обрадовалась Лёля. — Я уж думала, ты всю войну в своём лагере просидишь… Хотела к тебе ехать. Надо же проститься…

Клава нахмурилась. Уж не намёк ли это на то, что она до сих пор не сходила в военкомат?

— Давно надо было ко мне заехать да посоветоваться, — строго сказала Клава и взяла сестру за руку. — Вот что, Лёля! Пошли в военкомат.

— Зачем? — удивилась сестра. — У меня всё в полном порядке. Сегодня в восемь ноль-ноль отправка…

Мать ахнула и вопросительно посмотрела на старшую дочь.

— Тем более надо сходить, — сказала Клава. — Ты знаешь, что есть такой закон: если в семье престарелые или больные родители, то в армию призывают одного человека, и при этом старшего по возрасту. А кто из нас старше?

— Ты, сестрица, не переживай, — остановила её Лёля. — Тебя всё равно не возьмут!

— Это почему же? — обиделась Клава. — Что я, инвалид?

— Да нет, дивчина кровь с молоком. И ямочки на щеках и родинка на подбородке, — усмехнулась Лёля. — А в армии ты пока не

нужна — специальности не имеешь. Вот если бы ты медицинской сестрой была или радисткой, тогда другое дело. А пионервожатые на фронте не требуются.

Клава прикусила губу. Выходит, что младшая сестрица обогнала её по всем статьям. Но ведь это не совсем так. Она, Клава, тоже кое-что умеет. Училась прыгать с парашютом, умеет стрелять, ездить на кавалерийской лошади, знает азбуку Морзе, умеет оказать первую помощь пострадавшему… В пионерской работе ей это очень помогало. Но в военкомате, наверное, потребуют дипломы, документы, справки, которых У неё нет. Что же ей делать?

— Пусть на какие-нибудь срочные курсы посылают, — стояла на своём Клава. — Обучусь…

— А ты знаешь, сколько девчата заявлений в военкомат натащили, и все на курсы хотят?.. — охладила её Лёля.

Всё же Клава не послушалась сестры и отправилась военкомат.

Но Лёля, оказывается, была права: желающих пойти добровольцами на фронт или записаться на курсы было более чем достаточно.

С трудом Клаве удалось добиться, чтобы её записали на курсы медсестёр.

Присмиревшая, она вернулась домой и принялась помогать Лёле собираться к отъезду.

— Так-то лучше, — улыбнулась сестра. — А то счёты затеяла: старшая, младшая… — И, осмотрев в гардеробе свои платья, юбки и блузки, она кивнула на них Клаве: — Забирай моё добро. Больше не требуется…

— А мне, думаешь, только и дела осталось, что на танцульки бегать, — с досадой отозвалась Клава. — Ты мне лучше учебники оставь…

— Ты что, на курсы записалась?

Клава кивнула головой.

— Значит, тоже скоро на фронт? — покосившись на мать, шёпотом спросила Лёля. — А как же с мамой?

Клава в ответ только вздохнула.

Вечером она провожала сестру. Евдокия Фёдоровна на станцию не пошла: не надеялась на свои ноги. С трудом спустилась она со второго этажа, посидела с дочкой на крыльце, потом обняла Лёлю и беззвучно заплакала.

Лёля, обычно грубоватая и неласковая с матерью, сейчас растрогалась и принялась уверять, что мать одна не останется, а будет жить вместе с Клашей. В горле у неё пощипывало всё сильнее и сильнее.

— Клашка, ведь так? Да скажи ты маме… — толкнула она сестру, которая с безучастным видом смотрела на догорающую на горизонте зарю.

— Ладно, дочка, — пересилила себя Евдокия Фёдоровна. — Я ведь всё разумею. Раз ты уходишь, старшая тоже дома не усидит. Считайте, что я вас обеих и провожаю. Идите, дочки.

На станции творилось что-то несусветное. Пути были забиты железнодорожными составами. Из вагонов выносили раненых и укладывали в грузовик. Теплушки были переполнены беженцами. Женщины у водокачки стирали бельё, между путями горели костры, на них готовилась пища, всюду сновали ребятишки. Поезда трогались без всякого предупреждения, и застигнутые врасплох беженцы наспех тушили костры и бросали в тамбуры недогоревшие чадящие поленья — берегли топливо. С воплями и криками гнались за поездом отставшие женщины и ребятишки.