Кленовый лист
Шрифт:
Стрелочки на приборах чуть шевельнулись и снова стали в свое нормальное положение. Только стрелка скорости нервно прыгала между отметками триста восемьдесят и триста девяносто.
Вейгт устало ткнул пальцем, указывая на эту нервную стрелку, вышел из кабины пилота, плотно прикрыв за собой стеклянные двери, и двинулся в глубь самолета.
Пилот привычным движением раскрыл люк, и страшный рев самолета ворвался внутрь. Разгибаясь, Вейгт начал загребать рукой позади себя, чтобы схватить Ваню. Но из такого неудобного положения не мог достать. Тогда передумал,
В эту напряженную минуту и выстрелил Юра Бахтадзе. Пилот согнулся, губы капризно дернулись ужасом. Шевельнулся, как сильный медведь на цепи, стараясь не упасть в люк, взмахнул обеими руками, чтобы уцепиться за что-то. Цеплялся за жизнь, уже навсегда оставляющую его.
Ваня толкнул гитлеровца ногой и тем довершил дело. Тяжелый Вейгт, окончательно потеряв равновесие, нырнул в люк. Падая, еще раз взглянул налитыми кровью глазами, за кого бы ухватиться. Цеплялся руками, неуклюжими ногами за борта люка. А внизу под ним дрожала гулом пустая пропасть ночи...
Роман оторвался одной рукой от трапа, дернул крышку и хлопнул ею, закрывая. Словно отсекся внешний шум — и самолет снова наполнился нормальным, привычным и успокаивающим гулом.
Ни один из четырех наших героев по-настоящему не понял всей глубины этого чрезвычайного происшествия. То, что в самолете на одного гитлеровца стало меньше, казалось каким-то призрачным сном. Хотя в то же время трое ребят ни на минуту не сомневались, что только что стрелял именно Юра, а не кто-то другой. Но откуда в его руках оказался боевой пистолет?
Почему остальной экипаж никак не реагирует на такое происшествие?
Олег первый осмелился подбежать к своему другу. Не сказав ни слова, бросился обнимать и целовать его.
— Юрочка! Какой же ты... мой! Наш... Ты, Юрочка, Герой Советского Союза! — приговаривал Олег, обцеловывая горячую голову Юры Бахтадзе.
— Это он... чех оставил, — прошептал Юра на ухо другу, как будто оправдывался.
— Чех? — вырвалось испуганное у Олега. Даже присел парень, пораженный таким известием.
Ваня тоже перестал держаться за обшивку, попытался устоять, по-матросски расставив ноги.
— А что, гадина! — сам себе сказал Ваня, оглянувшись на закрытый люк. Затем крикнул Роману, стоящему в фиолетовом конусе света: — Ромка! Роман, живем!..
Парень оторвался от трапа, шагнул навстречу Ване. Видимо, он ждал, надеялся, что Ваня будет подбадривать его на правах старшего. Может, догадывался даже, какой фразой начнет. Поэтому сам сказал навстречу Ване:
— Порядок, Ваня! Молодец, Юра.
Ваня с не свойственной ему нежностью обнял Романа, даже всхлипнул в тревожно радостном возбуждении над ухом друга.
— Это Юрочка Бахтадзе. Герой! — прошептал.
Юру хвалили, обнимали. Все беды, неизвестное и наверняка трагическое будущее затмила эта удивительная победа. Юра от волнения и слова не мог произнести.
Стояли вчетвером, крепко поддерживая друг друга, в этом теперь была их сила! Самолет грохотал, вздрагивал, словно падал в какие-то рытвины и вновь выравнивался. Они стояли как зачарованные, наивно радостные, на мгновение забыв, что летят неизвестно куда на вражеском боевом самолете, который должен же где-то приземлиться.
Юра уже не выпускал оружие, теперь ставшее для него милым и дорогим, как теплая и надежная рука матери.
Только теперь все четверо поняли, что чех не случайно оставил маузер, и изменили о нем мнение: Пранек был своим человеком!
— Где он? — в тревоге спохватился Олег.
— Ведет машину, — сообщил Ваня, единственный, кто видел через стеклянные двери, как Вейгт загадочно передавал руль лейтенанту Пранеку.
— Ура! — вырвалось у Олега. Но Роман закрыл ладонью рот возбужденному другу. Ведь они были в воздухе где-то над неизвестной землей или океаном. — Самолет ведет друг, но на нем еще есть и фашист. Малейшая его догадка о происшествии у люка, и он...
— Что же он? Один против пяти, в воздухе...
— Он пристрелит чеха за рулем, а сам выбросится на парашюте в люк под ногами.
Недаром Ваню признали главарем не только эти четверо, судьбой заброшенные путешествовать между небом и землей, но и весь пионерский лагерь. Как тонко и всеобъемлюще он понял положение.
— Ты, Юра, встань на мое место, у стены, и целься ему в голову. Целься хорошо, но не стреляй без надобности, пока я не узнаю у чеха, как надо себя вести, что делать.
Команду выполняли молниеносно. Юра стремглав бросился к стене. Из-за нее сквозь стекло двери, в скупом свете зеленых ламп, над многочисленными приборами силуэтом выделялась голова штурмана.
Ваня пошел в кабину пилота и остановился у стеклянных дверей, набирался смелости. Ведь этот третий гитлеровец, увидев около бортмеханика за рулем не пилота, а одного из четырех советских пионеров, поймет, что означал тот выстрел, прозвучавший несколько минут назад.
А штурман действительно мог услышать звук выстрела. Ведь чех Пранек его прекрасно слышал, находясь в кабине по соседству со штурманом. Правда, Пранек ждал этого выстрела! Но слышал и штурман. Он на мгновение оторвал взгляд от карты и приборов, слишком резко, вопросительно посмотрел на чеха. Их взгляды встретились, глаза засветились зеленым блеском, отраженным от приборов. И чех в этом тревожном взгляде штурмана понял стандартный вопрос:
— Что это?
Пранек игриво подмигнул штурману, слегка качнув головой назад. И штурман многозначительно кивнул головой в ответ — мол, все ясно. Он снова склонился над приборами и картами. Но Пранек тоже прекрасно играл свою игру. Уголком правого глаза он следил за штурманом. От его тревожного внимания не укрылось, как тот дрожащей рукой, вороватым движением выключил радионаушники Пранека.
— Послушайте, штурман. Вы случайно выключили мои наушники. Что случилось? — Крикнул чех в трубку.