Кленовый лист
Шрифт:
Опершись плечами на сосны, стояли Виктор и Станислав Лужинский. Молчали, когда из землянки к ним вышла Мария. Где-то в стороне тихо говорили партизаны. Мария услышала те разговоры, постояла, прислушиваясь, и пошла под сосны к Виктору и Лужинскому.
— Грустите? — спросила. — Обещали же рассказать, Станислав, что выведали там у них.
Виктор первым качнулся от сосны, погасил серьезность в глазах, улыбнулся.
— Да тут, Мария Иосифовна, мы вот советуемся со Станиславом.
— О чем? Давайте будем взрослыми, Виктор, давайте ни о чем не советоваться
— Рука? — спросил Лужинский, чтобы как-то утаить то, о чем только что так горячо спорил с Виктором. Но Виктор понял, махнул ему рукой. — Тут, Мария Иосифовна, другое… Вадима, наверное, придется положить в селе, уговорить какого-то надежного врача. Это мы так и сделаем. Но… товарищу Лужинскому надо уже уходить с отряда по своему партийному поручению, сорванному арестом. Может, он попутно поинтересуется тем адресом, что… Ниночка…
— В Португалии? Что ты, Витя… Время ли теперь? У матери болит сердце, но… товарищ Лужинский имеет свои дела. Спасибо ему за дружескую помощь. И… пусть уходит на свое задание.
— Он сам себе хозяин в своем партийном обязательстве.
— Не надо его впутывать в мои личные дела… Не время теперь даже говорить об этом… Если уже известно, что жива, то…
— То надо проверить что и как, — встрял Лужинский, отталкиваясь от сосны. — Я в самом деле буду где-то там и, как только будет возможность, наведаюсь.
Он понимал Марию Иосифовну. Есть ли мать, которая не согласилась бы на какие угодно трудности, даже на пытку ради спасения своего ребенка! Когда Мария застала их за разговором, Виктор уже успел рассказать Станиславу о ее сложной судьбе. Лужинский хорошо сознавал, что кроме него в отряде нет никого, кто мог бы помочь командиру в этом болезненном вопросе. И он решил обязательно помочь.
— Завтра отправляюсь! — сказал Станислав. — За сегодня отдохну, план продумаю...
— Конечно. А командир... — добавил Виктор, когда Мария отошла.
— Она мать, Виктор. В этом вопросе Мария нам не командир.
На рассвете третьего дня лесом пробирались несколько вооруженных партизан. Холодная изморозь хрустела под ногами. Высокий, стройный поляк отчетливо выделялся между бойцами, которые его окружали. Лужинский был одет теперь уже в какую-то лихую то ли венгерку, то ли в благородный однобортный пиджак со смушевой оторочкой, который достали в том же селе с помощью Христининой свекрови. На голове была какая-то фуражка — Виктор советовал непременно заменить ее, чтобы не привлекать внимания.
— Я ее просто выброшу в критическую минуту, — буркнул задумчивый Лужинский.
Шли в основном молча, определяя путь по звездам. О фуражке на голове Лужинского вспомнили как-то между прочим. Но чувствовалось, что она беспокоила всю группу с самого начала, как только партизаны решили сопровождать поляка в такой хлопотной, как назвала ее Мария Иосифовна, дороге.
Партизан, шедший впереди группы, немного постоял, копаясь где-то во внутреннем кармане, под шинелью.
— А эта штуковина вам не пригодится? — сказал знакомым голосом... Это был сапер Лука
— Берет? Замечательно, товарищ! — обрадованно воскликнул Лужинский, принимая берет с руки сапера.
Поляка обступили, примеряли берет, отбросив фуражку.
— Ну что же, товарищи... Слышите шум авто? Возвращайтесь, а мы с Лукой пойдем дальше. Если надо будет — инсценируем мое бегство. Капитана упустили, и он убежал! Итак... Дальше мы идем только с Лукой. Вы возвращайтесь.
В франтоватом черном берете Лужинский теперь походил на типичного интеллигента средней Европы.
Прощался, как с родными. Виктору дольше жал руку, будто молча разговаривая с ним.
— Обязательно постараюсь дать о себе знать. Будьте уверены, товарищи, я всегда буду помнить и чувствовать вашу горячую жажду счастья и успехов в нашей общей борьбе. Если же... — Лужинский замолчал, махнул рукой и бегом догнал Луку Телегина, который должен завершить его отрыв от партизанской группы.
— Как будто в могилу снарядили человека... — высказался кто-то из группы.
Тихо откашлялся другой. Немного постояли, прислушиваясь. К каждому бойцу в отряде привыкали, как к родному. Да и боец из Станислава особый. Боролся в Испании, знает языки. Из его совершенных разведок партизаны всегда знали, чем дышит враг.
Над головами тихо шелестели верхушки деревьев и далеко, как стихающая гроза, раздавались громы войны.
Четыре ночи шли, каждый раз сильнее спеша. Днем, если не спали, то «мудровали», как выражался Лужинский, себе пропитание. Даже привыкли, что идут вдвоем по бушующему миру. За эти дни ни разу не вспомнили, что сапер должен же где-то инсценировать тот побег «польского беженца».
Только на пятый день, во время завтрака, у населенного пункта за рекой, на открытой дороге прощался Станислав Лужинский с Телегиным.
— Ну что же, друг… Спасибо за товарищеское проводы, за дружеские предостережения. Марии Иосифовне передайте мой привет и непременно успокойте. Скажете, пошел бодрый, уверенный, хотя сами видите, как далеко мне до такого покоя. Сколько разных дел переделать надо, скрываясь от этих иродов, да каких дел! Мне бы это где-то здесь, на родине. Но моя родина, как и ее сыновья, в тылу...
— Ради дела идете, — рассудительно сказал русский.
— Конечно, — развел руками. — Каждый из нас должен выполнять свои обязанности гражданина.
Лука дольше задержал руку поляка. Что-то думал или по-своему толковал сказанное Лужинским.
— А знаете, давайте... не прощаться. Пойду я с вами дальше, — наконец досказал свою мысль партизан.
— Со мной? А дисциплина? Что могут подумать в отряде... о нас обоих? — забеспокоился поляк.
— Что бы ни думали. О таких делах надо хорошо рассуждать... Пойдем дальше. Только давайте обходить эти проклятые пристани. Вы же туда, в город?
Лужинский лишь на мгновение постоял, пожал плечами. Затем взял бойца за руку и изо всех сил сжал ее. Молча двинулись дальше, обходя на рассвете поселок у пристани.