Кленовый лист
Шрифт:
— Нет, нет, — отрекся Лужинский. — Его сестра врач...
— Ага, — тотчас же перебил гондольер. — Вы коммунист и попали к... нему! Но вы знаете, кто такой капитан Карло Даниэль Пока?
— Нет, говорю вам, нет! — торопился поляк. — В квартире Каспара меня выследила полиция. Пришлось спасаться, как посоветовала мне врач.
— Сестра капитана...— гондольер махнул рукой Лужинскому, чтобы тоже сел на борт. Может, для равновесия лодки, а возможно, предостерегая его. — Сестра капитана, Зельда, замечательный врач и друг наших людей.
Слово «наших» гондольер сказал с особой интонацией,
— Да, это правда, — подтвердил Лужинский, заполнив паузу в разговоре. — Она так горячо восприняла мою беду и подключила к укрытию своего брата.
Гондольер не сдержал горькой улыбки.
— Он искренне служит и в тайной полиции, тот браток хорошей сестры!
Удивление и страх на мгновение даже язык отобрали у Лужинского. Обернуться, чтобы осмотреть место и пути к бегству, уже и не решился. Не было сомнения, что гондольер вполне его понял.
— Мой сын привел вас сюда не по приказу капитана. У моего Педро не было другого выхода, хороший парень! А полицейский агент ждет его с вами на бульваре. Дождется, Педро пойдет к нему... Значит, мы вместе в интернациональной бригаде были?
Гондольер умолк, о чем-то размышлял и вдруг начал сбрасывать с себя одежду.
— Кажется, мы с вами одного роста? — сказал, отдавая свою гондольерскую робу. — Сейчас же переоденьтесь. С лодкой справитесь? Вам нужно будет, словно гуляя, выбраться далеко туда, за мыс. Там оставьте лодку, хотя бы немного прикрыв, если сможете. Имейте в виду, что тот агент будет ждать вас только в улице, куда его заведет мой Педро. Те ребята терпеливые, будут ждать! А вы идите дальше по берегу, где-то до тридцать шестого километра. Даже лучше было бы лодкой проехать туда. Там, наверное, встретите меня или... другого. Вас надо на время спрятать. Не мешкайте же...
Гондольер положил одежду гостя в лодку, а сам в одной рубашке, прихватив какую-то рыбацкую утварь, быстро поскакал с лодки на лодку к берегу. Только один раз оглянулся, когда Лужинский вывел лодку со стоянки. Не оглядывался больше и Лужинский, старательно делая вид, что прогуливается в этой причудливой, послушной лодке, только бросал взгляды на берег.
Берег, где, наконец, пристал Лужинский, был действительно совсем пустой. Пожалуй, полиции не так уж и нужно было знать, что за врач навещал больную жену Каспара Луджино. Такой удивительно мирный берег Лигурийского моря, теплый предзимний денек. Где-то дальше по дороге слышался грохот авто. Автострада жила своей жизнью.
Только образ капитана, образ холодного замкнутого человека, шпика, который только формально угождал сестре, теперь не выходил из головы. К чему же там «Цыганка» в стильной раме? Удивительная «честность» по отношению к сестре-демократке...
Только переодевшись, выбрался на берег и сразу же почувствовал свое положение человека, преследуемого полицией.
Стремительно и со вкусом сплюнул, оглядываясь вокруг. Встречные авто его нисколько не беспокоили. К счастью, утром авто спешили только в Ниццу. Настороженный, шел на тридцать шестой километр, ожидая встречи с гондольером.
Тот поднялся с набережной кручи, где сидело их двое. Поднялся, сбрасывая с себя верхнюю одежду. В руке держал фетровую шляпу.
— Педро все еще водит полицейского, — смеясь, сказал знакомый гондольер. Его друг тоже улыбнулся, поддерживая тем спокойное настроение.
Когда Лужинский послушно переоделся в сброшенную с плеч гондольера одежду, надел широкополую шляпу, немного сбив ее на бок, гондольеры уже совсем весело засмеялись.
— Брависсимо! — заверил отец Педро, беря под руку Лужинского. — Этот мой друг проведет вас в одно место. Вам непременно нужно сейчас спрятаться на время, пока угомонится полиция.
Даже имя своего друга не назвал. Повернулся и исчез, спрыгнув с береговой кручи к морю.
Углубившись в придорожную поросль, шли быстро. Молчали, потому что, действительно, о чем говорить с незнакомым человеком, который только выполняет просьбу своего друга — спрятать друга Каспара Луджино. Позже повернули дорожкой дальше от моря. Даже шумы морские начинали теряться в шелесте перелеска.
— Приятель сказал, что вы интересуетесь городом Сетубал? — наконец, спросил гондольер.
— Да. Может, случайно найду ребенка одной хорошей матери. Его преступно похитили для шантажа родителей накануне этой войны с Советским Союзом, — пояснил Лужинский.
— Вы имеете знакомых в Сетубале?
— Никого. Только адрес женщины, к которой отослали ребенка. Но теперь война, уцелело ли то агентство преступников?
— Если американка, то уцелела — они сейчас увеличивают количество своих аборигенов на этом континенте. Американка уцелеет... Мой друг советовал помочь вам. А как? Чем? Здесь или в Португалии? Продолжается война. Вы летаете?
— Только как пассажир. Но...
— Самолеты теперь... в основном только военные. Мой брат летчик. После ранения на африканском плацдарме переведен в гражданскую авиацию. Был... — гондольер понизил голос, оглянулся, — был французским и коммунистом.
— А воевал на стороне Гитлера? — удивился Лужинский.
— Не удивляйтесь, друг, — гондольер по-приятельски хлопнул рукой по плечу Лужинского. — Не все коммунисты в подполье. Брат, видимо, потерял связи с партией. Такое кругом... Думаете, что в армии Гитлера нет коммунистов? Ого! А где же им быть, если открутились и не попали в концлагеря.
— Думаете, летают? — многозначительно спросил Лужинский, невольно поддерживая этот рискованный разговор. Ведь ему необходима связь.
Гондольер только кивнул. Вышли из леса на пустую дорогу в поле. Она круто поворачивала и спускалась в долину. Там, прижимаясь к оврагам, расположился небольшой поселок. За ним просто по долине извивалась спокойная река.
— Тут, в крайнем доме, остановитесь. Хорошие люди, тоже рыбаки, родственники брата. Хозяин уже инвалид этой войны, протез ожидает от государства, а сам деревяшку себе смастерил и даже на рыбалку ходит с нею. Вот увидите, хороший человек.
— А мы не повредит людям?
— Ого, еще как! — воскликнул гондольер. — Но мы зайдем к нему не с дороги. Давайте вот сюда, перепрыгнем овраг и проберемся от усадьбы.
Инвалида на неуклюжей деревяшке встретили еще во дворе. По-родственному поздоровался с гондольером, подал руку и Лужинскому.