Клетка
Шрифт:
«Вот оно, уже видно это здание, я к нему подхожу». Воротник рубашки, стянутый галстуком, вспотел, лоб тоже заливал пот, смешанный с мелкой дождевой моросью.
«Что я делаю, что я делаю? На шляпе изнутри будут теперь сальные пятна. Вот я бегу, спешу куда-то… А вдруг как раз в эту секунду из окна своего служебного кабинета на улицу посмотрит следователь и увидит меня, увидит, что я, весь в поту, то бегу, то перехожу на быстрый шаг, с этой нелепой блямбой на лбу, что он обо мне подумает? Почему я все время иду у них на поводу?» – бормотал он, но остановиться никак не мог.
С первого взгляда на обшарпанное и невыразительное здание – похоже, что когда-то оно было, видимо, конным манежем, –
«Интересно, сохранился ли там запах навоза?» – с некоторой долей презрения подумал Борис Илларионович и, поднявшись по ступенькам на высокое крыльцо, вошел в проходную. Вахтер заметил наклейку на его лбу и, не глядя на протянутые документы, спросил:
– В суд?
– К дознавателю, – ответил КГ.
– Это, мил-человек, одно и то же. Иди, любезный. Жаль мне тебя, такой молодой, а вот, гляди же, сгубил свою юную жизнь.
– Почему вы так скоропалительно решили? Я ведь ни в чем не виноват. Разберутся…
– Все так говорят. А не говорить надо, а думать. Раньше надо было думать. И не попадать в шестеренки этой машины. Она всех перемалывает. А муку по ветру развеют.
– Вы так уверены, что мое положение безнадежно?
– Почему же безнадежно? Надежда всегда есть. А с другой стороны, не чувствовал бы ты за собой вины, так и не пришел бы сюда. Плюнул бы и не пошел.
– Нет, я должен им доказать, мое дело правое.
– Все так считают. А правосудию все равно, прав ты или виноват. Разве кошка думает, что мышка ни в чем не виновата? Она просто ее съедает. Потому что любит кушать мышек. Вот то-то.
– Вы не понимаете, в какой стране мы живем.
Вахтер вдруг успокоился, насупился и решительно сказал:
– А ты понимаешь, стал быть. Ну проходи, раз решил, пониматель. Посмотри на перед входом какой лозунг.
КГ поднял глаза. Впереди был выход во двор. Над этим выходом во всю стену был растянут огромный лозунг: «Коммунизм неизбежен!» Когда-то фон у него был белым, а буквы – красными. Сейчас лозунг выцвел, пропитался пылью. Его фон, засиженный мухами, стал серо-коричневатым, а буквы – серо-зеленоватыми.
«Духоподъемный лозунг», – подумал Борис и вышел во внутренний двор здания.
Вокруг двора, по которому когда-то выгуливали лошадей, теснились невысокие жилые дома. Бедные обшарпанные дома, густонаселенные квартиры. «Неужели отпрыски Берии или Хрущева могут работать в таких условиях? Интересно, где здесь они могут разрабатывать свои знаменитые лучшие в мире ракеты?» – подумал Борис.
Во дворе, несмотря на воскресный день, царила оживленная обстановка. По кругу, покачиваясь из стороны в сторону, катил очень старый и ржавый допотопный грузовик, видимо, довоенного производства. За рулем сидел мальчик лет десяти, рядом – небритый мужчина в майке, с сигаретой на оттопыренной губе. Видимо, инструктор. Он размахивал руками и кричал: «Влево, вправо, куда рулишь, сучонок?» Грузовик зигзагами несся по ухабам, сшибая изрядно помятые водосточные трубы и чуть не задевая стены. Зеваки, случайные прохожие и тощие кошки шарахались от грузовика, успевая все же в последний момент выскочить из-под колес.
Из открытых, несмотря на плохую погоду, окон со всех сторон выглядывали люди: мужчины в растянутых выцветших футболках или в мятых рубашках не первой свежести, неопрятные и несимпатичные женщины с растрепанными головами – все кричали, что-то советовали – то ли юному водителю, то ли инструктору. Играли в карты и домино, многие курили, в их числе было немало женщин.
В полуподвальных помещениях что-то ремонтировали, кто-то стирал белье. На лавочках сидели старухи и мамаши с детьми. Жизнь била ключом – все говорили, что-то обсуждали. Чей-то женский голос со двора вдалбливал кому-то через открытое окно второго этажа: «Ваньк, присмотри за дитем. Если что с ребенком случится, привяжу одну ногу к водосточной трубе, другую – к грузовику, порву как цыпленка». Из одного окна неслись звуки: «Я коней напою, я куплет допою…», из противоположного – еще громче: «Йеллоу субмарин».
«Выходной, потому и в карты режутся, все дома, что им еще делать? – подумал КГ. – Удивительно, что не видно никого с пивом и водкой. Наверное, внутри квартир прячутся, режимное учреждение все-таки. Не исключено, что это общежитие квартирного типа. Вокруг двора проходит длинный коридор. С двух сторон крошечные квартирки без кухни, ванной и туалета. Общее пользование – по одному у каждого флигеля».
КГ хорошо знал такие дома – общежития для семей военных – на Артиллерийской улице и на Литейном проспекте. Тут до него дошло: «Что они вообще все здесь делают, как коммуналки уживаются с высокоточными цехами по производству ракет? Как этот сброд сюда попадает? По пропускам, наверное. Почему это все? Да еще какие-то дознаватели. Наверное, есть еще и следователи, и судьи. Компот какой-то. Может, такая изощренная форма легендирования основной деятельности предприятия? Почему это все так неряшливо и бесстыдно?»
«Коммунизм неизбежен», – мелькнула в голове игривая мысль.
Пробило девять. Где здесь часы? КГ внезапно успокоился, девять часов – он на месте. Вопреки своему обыкновению, КГ не торопясь осматривал двор, внимательно приглядываясь к окружающим, стараясь осознать и запомнить все детали происходящего.
На деревянном ящике из-под водки сидел человек с расстегнутыми рубашкой и брюками, читал «Ленинградскую правду». Неожиданно он отвлекся от чтения, уперся взглядом в КГ и, скривив губы, сказал, тыкая черным ногтем пальца в газету:
– Правда. Это все правда. Ты хоть понимаешь это? Вряд ли… Что ты вообще понимаешь?
Между двумя флигелями натягивали веревку. На ней уже висели выстиранные розовые и голубые женские нижние штаны с начесом. Несколько человек руководило процессом, почему-то осторожно оглядываясь на КГ.
Полураздетая худая девица навалилась на тугую ручку водяной колонки и, пока с шумом наполнялось оббитое эмалированное ведро, не сводила с КГ глаз.
«Что за организация такая? Суд, следствие… Они здесь работают и здесь же живут. Птицу видно по полету. Срамота одна. Так, где эта контора? Вывесок не видно. Напротив самая большая дверь. Двустворчатая. Очень высокая. Напоминает ворота. Сюда, наверное, раньше экипажи въезжали. Еще три двери, но поменьше. Скорее всего, сюда, в главную. Нет, какое все-таки свинство! Не сказали во сколько, не объяснили, где этот кабинет. Какое неуважение, невнимание! Мол, будьте довольны, что мы вас вообще не пригласили ночью. Да я и не пошел бы ночью.
Не те времена нынче. Если бы у меня был выбор: ночью к следователю или к моей Кларочке – что бы я выбрал? Двух мнений быть не может. Нет, я им скажу об их недостойном и пренебрежительном поведении твердо, настойчиво и недвусмысленно. Они должны понимать, что с такими людьми, как я, нельзя обращаться абы как. И чтобы это больше не повторялось. Вы меня поняли? – так я им и скажу. И, пожалуйста, предъявите ваши полномочия».
КГ протиснулся в щель огромной, тяжеленной двери, ему открылась узенькая лестница, совершенно не соответствующая помпезному входу. Возможно, эту кривоватую лестницу пристроили в более поздние времена, когда здесь уже не было ни лошадей, ни карет.