Клетка
Шрифт:
– Насчет характера я с вами частично согласен. Но зачем вы говорите о комиссии противу очевидности – комиссия все-таки была. А что если она пришла и, поговорив со мной, сделала вывод о моей невиновности? Или, например, о виновности, но совсем не в той степени, в которой это вначале предполагалось?
– Что же, это вполне возможно, – задумчиво сказала Марина. – Тем более зачем тогда надо было нарушать чудесную космогонию моей фотокомпозиции? А с другой стороны, почему у вас над виском эта наклейка, это как-то связано с комиссией? Может быть, вас ударили?
КГ пропустил мимо ушей последнее замечание о наклейке.
– Вот видите, не похоже на то, что вы хорошо ориентируетесь в судебных процедурах, – сказал КГ, стараясь не обращать внимания на то, что девушка постоянно возвращается к своей фотокомпозиции. «Она же все восстановила, стоит ли так долго сокрушаться из-за этого? Достала она меня своей мнимой космогонией». – А между тем вы, должно быть, слышали, что существует отдельный «Уголовно-процессуальный кодекс», целый раздел советской юриспруденции, которая, как вы знаете, является самой передовой юриспруденцией в мире, – продолжил Борис.
– Мы все так часто сталкиваемся со всякими смертельно опасными коллизиями, и при этом я совершенно не разбираюсь в судебных делах. Поверьте, это очень и очень меня интересует. Закон, суд, правосудие – это ведь страшно увлекательное дело, как вы думаете? Но я надеюсь, что мне удастся пополнить свой багаж знаний в этом столь важном для общества вопросе. На следующей неделе я перехожу на работу секретарем-машинисткой в адвокатское бюро. И уже знаю адвоката, с которым буду работать.
– Не может быть, как интересно. Ну тогда, милая девушка, вы мне сможете помочь в моем деле, процессе, следствии, уж не знаю даже в чем. Дело мелкое, не вижу причин для привлечения профессионального юриста. А вот советчик, да еще такой очаровательный, как вы, мне бы не помешал.
– Почему бы и нет, почему бы и не применить свои знания на практике? Пока их нет, но ведь они будут. Только вы все это несерьезно, вы просто подшучиваете надо мной.
– Как это шучу, с чего вы взяли?
– Что я смогу вам посоветовать, если я и дела-то вашего не знаю. О чем там речь идет в вашем деле или в процессе, как вы изволили выразиться?
– Вы будете смеяться. Или сочтете, что я не в своем уме. Или немного того. Но я ведь тоже не знаю, в чем там дело.
– Послушайте, товарищ Кулагин. Как вам не стыдно? Вы меня глубоко разочаровали. Тоже нашли подходящее время для ваших розыгрышей. Я же вам сказала, что очень-очень устала. Это, знаете ли, не смешно. Совсем не смешно. – Марина отошла от КГ и повернулась к окну.
– Что вы такое говорите, как вы вообще могли подумать такое? Просто это кажется, будто какая-то ерунда случилась. Приходила целая комиссия. Людей взяли с моей работы – этих двоих малахольных Реликтова и Рецептова. Для чего приходили – неясно. Сказали, что меня арестовали. И ушли. А я вроде на свободе. И вот эту штуку мне наклеили. Вернее, они наклеили другую штуку. И сняли. Но получилось так, что мне самому пришлось наклеить эту штуку над виском. Чтобы никто не узнал, что мне наклеили ту штуку, которую потом сняли.
Марина опустилась на диван и засмеялась:
– Слушаю вас и удивляюсь, какой вы все-таки забавный.
Она погрузила локоть и одно плечо в подушку, одну ногу подняла на постель, и часть ноги у нее оголилась. «Какая красивая щиколотка, да и вся она… Глаз не отвести».
– Так как все-таки это все было?
– Нелепо, гротескно и абсолютно безвкусно. Как плохой театр.
– Это мне ни о чем не говорит. Может, закончим уже эту тему, я так устала.
– Да, я понимаю, вы пришли поздно.
– Опять вы меня в чем-то упрекаете. Поделом мне. Не надо было впускать вас в мою комнату. Вы уже дважды ворвались ко мне. Сегодня утром. И сейчас – хотя уже почти ночь. Откуда вы взялись на мою голову? Главное, что во всем этом не было никакой необходимости.
– Нет, было. Было. Как же не было?
КГ чувствовал, что он должен сейчас обязательно что-то сделать, чтобы только не покидать комнату товарищ Толоконниковой. Он стал переставлять столик, показывать, кто где сидел, где находился он сам в этот момент.
– И теперь начинается самое интересное. Инспектор зовет меня, но не просто говорит и не просто кричит, а будто он взывает меня к новой жизни. Вам не представить себе этой нелепой ситуации, и поэтому я должен закричать в точности так, как это сделал инспектор.
Марина рассмеялась – «все-таки я сумел ее немного растормошить» – и приложила палец к губам. Поздно! КГ уже несло, и он прокричал – грубо и протяжно:
– Борис Кула-а-а-гин!
За стеной в соседней комнате постучали – громко и настойчиво. Марина испугалась, схватилась за сердце, КГ тоже вначале немного испугался. Потом заставил себя успокоиться, бросился к Марине, прижал ее руку к себе и страстно прошептал:
– Ничего не бойтесь, моя дорогая. Я все беру на себя. Но кто там, в этой комнате? Там ведь никого не должно быть. И быть не должно, и никто не должен там спать.
– Как это никто? – прошептала Марина прямо ему в ухо, и он почувствовал тепло ее губ и дыхания. – Я вам уже говорила, когда мы сюда заходили, – почему вы никогда не слушаете, что вам говорят? Там уже три дня как остановился родственник Евдокии Прокопьевны. Он, между прочим, лейтенант КГБ. Редько Петр Кононович, он, кстати, из казаков. А я совсем забыла о нем. Ну скажите на милость, что это вам так приспичило кричать что было мочи? Я в отчаянии.
– Прошу вас, не придавайте этому слишком большого значения. Я ведь не распространяюсь относительно своего ареста. Хотя это очень необычный арест, и он носит скорее виртуальный характер; боюсь, что вам незнакомо это важное слово из лексикона продвинутой интеллигенции.
Марина не знала, что ему ответить, она откинулась на подушки, совершенно обессилев. Борис вплотную придвинулся к ней, осыпая поцелуями ее лоб, лицо и шею.
– Да что же вы делаете? Как вы можете? Уходите немедленно, если вы меня хоть чуть-чуть уважаете. Он же подслушивает, он все слышит. Вы же не понимаете, кто он такой. Ах, я уже совсем без сил! И все из-за вас.