Клеймо дьявола
Шрифт:
Лапидиус с наслаждением потянулся и почувствовал, что сегодняшним утром ему было гораздо лучше. В отличие от прежних, нынешнюю ночь он провел намного спокойнее. И головная боль исчезла. Похоже, действие дурманящего напитка кончилось. По результатам эксперимента следовало констатировать, что содержимое бутылочки вызывало нарушение координации, головную боль, искажение восприятия окружающей реальности и сверх того необычайную веселость.
— Плесни-ка мне горячей воды в тазик, а потом иди, намажь хлеба маслом. И налей кружку пива.
— Ага, хозяин, щас, хозяин.
Окрыленная радостью, что Лапидиус наконец-то что-нибудь из ее готовки поест, Марта принялась за работу.
Чуть погодя хозяин дома сидел за кухонным столом и вкушал завтрак. Марта сияла, подкладывая ему на тарелку очередное яйцо.
— Щё, хозяин? Полужу щё чуток?
— Бога ради, я сейчас лопну.
— Дак как жа я рада, хозяин! Дак неужто я вам не говорила, что будет скусно! А колодезь-та опеть справнай. Горм вытащил оттудова пару крыс, мертвах, как есть мертвах. А вода-то снова годна. Старай Кётер забрел сёдня, цело ведро вылакал, и ничё. Снова годна вода-та.
— Ну и прекрасно. — Новость была утешительной. — Скажи, ты уже была у Фреи?
— Нее, хозяин. Дак ключа-та у меня нету.
— Ах, да.
Чтобы доставить Марте удовольствие, Лапидиус доел все до крошки и встал:
— Тогда пойду, взгляну на нашу пациентку.
Поднявшись наверх, он постарался принять бодрый тон:
— Привет, Фрея, пошел семнадцатый день твоего заключения, а там еще три дня, и все позади.
В ответ послышался лишь слабый стон.
— Фрея? — Лапидиус поспешно открыл замок и тут же отпрянул назад.
Больная лежала, скрючившись, на тюфяке. Голова, руки, плечи, блестя потом, беспорядочно подергивались. Она плакала? Или это были судороги, вызванные лечением?
— Фрея! Послушай! — он протянул ей кружку. — Фрея!
— Я хочу… умереть, — ее слова были тихим шепотом.
Он отставил посудину и встал на колени.
— Чепуха! Ты что, не слышала? Осталось только три дня, только три!
— Нет!
— Но… но вчера еще все было в порядке… Марта сказала… ты разговаривала с ней, все вытерпела… — Лапидиус застыл.
То, что происходило, было естественным признаком болезни, которая выматывала душу так же, как тело. То чувствуешь себя сносно, то падаешь духом. Необходимо преодолеть долину отчаяния, потому что за каждой долиной снова находится вершина. По крайней мере, это было утешением, так говорил ему Конрадус Магнус. Лапидиус покусал губы. Ну почему ему так трудно найти слова?
— Фрея?..
Она внезапно принялась безудержно плакать и извиваться на своем ложе. Он решил, что причиной тому непереносимые боли, и уже подумывал, не принести ли последние капли лауданума. Тут он заметил, что ее движения вовсе не хаотичны: она потихоньку отодвигалась от дверцы к задней стенке. Она не хотела, чтобы он ее видел!
Хотела ли она и вправду умереть, забившись в угол, как раненый зверь?
Не вполне осознавая, что делает, он протянул руку и погладил ее затылок:
— Фрея, Фрея, останься со мной!
Ну что ему делать? Что тут можно поделать? Ему вспомнилась песенка из детства, та, которую пела мать, качая его колыбель. Он забыл многие слова, но помнил, что она утешает. Он начал петь, громко и немного фальшиво, сам себе он казался смешон, но пел и пел. Постепенно старинный напев успокоил и его. Губы выпевали слова, а руки гладили голову Фреи.
Она затихла.
— Фрея, Фрея, — он протиснулся в глубь камеры и, не переставая напевать, вернул ее на прежнее место. — Ты принадлежишь живым. Ты принадлежишь свету. Ты принадлежишь мне.
Она повернулась к нему лицом, и ее вид потряс его до глубины души. Еще никогда не приходилось ему видеть столько горя, столько муки, столько смертной тоски. Ее глаза, еще недавно зеленые и полные тайны, сейчас были пусты.
— Я больше не могу, — прошептала она. — Такая боль! Я хочу умереть, только умереть…
Тогда он наклонился и поцеловал ее в губы.
— Вы к мастеру Тауфлибу, хозяин?
Марта спустилась с чердака. Она дала Фрее последние капли лауданума, напоила и присыпала ей губы. Лапидиус все это время прислушивался к тому, что делалось наверху, и теперь знал, что больная воспряла и душой, и телом. Он собрался уходить.
— Нет, я не собираюсь бегать за мастером по пятам. У меня другие дела.
— Дак куда вы, хозяин?
— Ты задаешь слишком много вопросов. Ключ пусть останется дома, на всякий случай. Ты паутину смела?
— А как жа. Можа, возьмете с собой…
— Нет. И ничего не готовь. Я не знаю, когда вернусь. Запрись и никого не впускай.
— Ага, хозяин, а то я жуть как пужаюсь одна-та.
Лапидиус уже спешил. Он набросил на плечи плащ и сказал:
— Подопри дверь ящиком с камнями, как я делал это в последние дни.
— Дак разе я дотащу?
— Ну да. Тогда как следует задвинь засов, думаю, этого хватит.
— Но…
— И никаких «но». Я скоро вернусь.
Он быстро вышел. До пещеры Шабаша надо было добраться до полудня.
Утро было солнечным, денек обещал быть погожим. Последние следы снегопада растаяли. Повсюду пробивалась зеленая трава. Лапидиус шел быстро, ступал твердо и чувствовал удовлетворение, что походы последних дней укрепили ножные мышцы. Он маршировал по торной дороге на Цирбельхё, потому что не хотел снова заблудиться и звать на помощь старика Хольма.
Так что до входа в пещеру он добрался меньше чем за два часа. Здесь, наверху, дул сильный ветер, овевая его разгоряченное тело прохладой. Он огляделся, Никого не видно. Под ногами поблескивала голая скала, местами поросшая мхом. Следы на снегу, которые привели его прошлый раз к пещере, растаяли. Лапидиус пожалел, что их нет — тогда бы он знал, пуста ли пещера. Но что поделаешь. Если он хотел еще что-то разузнать, придется войти, как бы там ни было.