Клеймо на крыльях бабочки. Исторический роман
Шрифт:
Италия, разделяя вместе с остальной Европой французские нравы, роскошь и вкусы, оставалась самой собой, нисколько не похожей на Францию. Её драгоценная жемчужина – Венеция стала второй столицей Европы. Город в лагуне делил с Парижем знаменитостей сцены, искусства, любви и интриг, знатных путешественников, необыкновенных людей, авантюристов и куртизанок, всех тонких ценителей и прожигателей жизни. Оба блистательных города, Париж и Венеция, возводили на пьедестал музыканта, певца, композитора. Аристократы и искатели приключений наполняли гостиные, театры и игорные дома двух столиц роскоши.
Но у Венеции XVIII века было преимущество перед Парижем. Город удовольствия не привлекал резонёров и лицемерных моралистов. Венеция счастливо избежала
Что позволило солнечной лагуне Венеции на время избежать революционного вихря, накрывшего Францию.
В Париже декорация жизни была ширмой, на время скрывавшей зарождение грозных исторических событий. В Венеции декорация была частью яркого театрального представления. Это были декорации легкомыслия, декорации оперы, декорации комедии нравов, декорации комедии масок. Никогда и нигде жизнь не была так похожа на театральное представление, как в Венеции XVIII века. Париж создавал новую моду, новые блюда, новую литературу и театр. Он создавал великую литературу, великую философию. Которая, впрочем, для её создателей закончилась кровавым террором. А беззаботная, легкомысленная Венеция XVIII века веселилась, флиртовала и отдыхала. Слишком много крови было пролито в сражениях за её тысячелетнюю историю, за столетия громких побед, завоеваний и кровавых заговоров. К последней трети XVIII века слишком многоe было навсегда утеряно. Венеция потеряла все свои колонии. У неё не было желания, как, впрочем, не было и возможности что-либо возвращать. Не думая предаваться унынию и бесполезным вздохам о навсегда утраченном могуществе, Венеция занялась тем, чем обычно занимаются легкомысленные повесы и весельчаки. Венеция предалась неге, отдыху и развлечениям.
Этот удивительный город удалил из своей жизни все заботы соседки Европы. Венеция стала столицей праздности, театра, игры и любовных развлечений. Куртуазная легкомысленная эпоха XVIII века надела карнавальную маску и с удовольствием рассматривала себя в глубоком венецианском зеркале, отражавшем в своих многочисленных гранях иллюзию вечного праздника.
В столице праздности не было времени для сна и бодрствования. В Венеции не менялись времена года. В Венеции была лишь смена дня и ночи. Азарт и любовь вели театральное представление. Охота за удачей увлекала, развлекала и поглощала игроков. Влюблённые и увлекающиеся любовью относились к своей поглощающей страсти, как к забавному приключению. Если в Париже любовники измучили бы друг друга борьбой страстей, амбиций, ревности и самолюбия, то в Венеции – они радовали друг друга. Если в Париже любовники, расставаясь, ненавидели, а порой лишали жизни друг друга, то в Венеции – они, расставаясь, благодарили друг друга.
В многочисленных гранях огромного венецианского зеркала отразился мечтательный культ XVIII века. С его фривольностью, ветреной лёгкостью и чувственностью любви. С его страстью к удовольствиям и очаровательным бесстыдством.
Как говорил великий венецианец Казанова: Любовь – это любопытство.
И вот так это любопытство, это фривольное, чувственное, праздное, ветреное венецианство пронизывало все четыре тысячи страниц рукописи, написанной стариком за его последние годы. Праздная челядь замка Дукс коротала своё время на кухне или в кладовых. Только покрытые густой пылью десятки тысяч книг на полках громадной библиотеки окружали старика. Стопка исписанных листов рукописи росла день ото дня. Она казалась ему абсолютно бесполезной. Всё равно её предстояло сжечь. Сохраниться она могла лишь в том случае, если бы смерть застигла старика врасплох.
Хотя нам, дорогой читатель, остаётся и такое простое объяснение, что Казанова просто передумал отправлять своё детище в огонь. После смерти старика шокированные душеприказчики спрятали рукопись в сундук на четверть века. И не потому, что прочитавшие её думали о репутации автора. В рукописи
"Я пишу эту рукопись в надежде, что она никогда и никем не будет прочитана. Когда наступит моё время, я отправлю её в огонь. Если этого не случится, то, надеюсь, мои будущие читатели простят меня. Написание этих мемуаров было единственной возможностью не сойти здесь с ума."(40)
Но время его тоски и одиночества искупали дни, когда в замок приезжали гости: граф фон Вальдштейн, граф Макс фон Ламберг и родственник хозяина Дукса, кумир Европы, фельдмаршал и писатель принц де Линь.(41)
Да, дорогой читатель, именно тот мастер галантной беседы, которого обожали все монархи Европы. Принц де Линь, который вместе с мастером политической интриги Шарлем де Таллераном после падения Наполеона будет кроить карту всей Европы. Этот великий человек был одним из гостей Казановы, он описал старика в своих воспоминаниях. Именно ему, принцу де Линь, писателю, большому любителю женщин, знатоку придворных обычаев и слухов от Версаля до Санкт-Петербурга, Казанова первому показал черновик своих воспоминаний. Позже принц признался с улыбкой, что не смог прочесть ни одной главы рукописи, чтобы не испытать зависти, удивления или эрекции. Он был очарован книгой, как и самим Казановой.
"После трапезы начиналось то, ради чего приехали гости. Старик начинал читать свои записи, – писал в своих воспоминаниях принц де Линь. – Проживший такую насыщенную жизнь, имеющий таких друзей, он был необычным человеком. Хотя его друзьями были также мошенники и негодяи".
– Если вы хотите проведать обо всех авантюристах на свете, особенно в Европе, наших современниках, обращайтесь ко мне, мой друг. "Funditus et in cute", я отлично знал их всех без исключения и видел насквозь, – смеётся довольный Казанова на вопрос своего старого знакомого графа фон Ламберга.(42)
Отметим, дорогой читатель, что героиня книги – известная авантюристка XVIII века, чьи приключения и интриги занимали немало великих умов и монархов Европы в начале 1770-х.(43)
После изысканного обеда гости замка будут неспешно вести беседу о войне, о приключениях, о женщинах и любовных похождениях, о революции, алхимии, о книгах. Собеседники – три немца и итальянец, были детьми своего XVIII века и с удовольствием транжирили деньги, остроумие и любовь. Попивая в высоких хрустальных бокалах бургундское вино, гости будут слушать рассказы старика о его времени. Слушая воспоминания старого философа, они будут чувствовать себя словно беженцы из потерянной эпохи уходящего роскошного века. Которые знают и видят, что их такой прекрасный когда-то мир "катится к дьяволу".
А потом гости покидали замок. Старик оставался один. В замок возвращалась скука. Некоторое время Казанова бродил по замку и вслух продолжал воображаемый диалог с уехавшими гостями, вызывая этим смех замковой челяди. Но постепенно жизнь входила в привычную колею и Казанова возвращался в библиотеку. Возвращался к своей рукописи.
Когда-то, в годы бурной жизни, он со смехом уверял окружающих, что на склоне своей жизни он будет следовать благоразумию. Но Казанова остался верен себе до конца. Он не стал благоразумным. Eго "вторичная краска стыда", как он со смехом пояснил когда-то, была краска стыда за то, что он никогда не краснеет.(44)
Этот второй стыд не помешал ему ежедневно, день за днём, по двенадцать часов, заполнять своим красивым почерком всё новые страницы и сотворить достойное наследие Казановы. Сотворить рукопись, полную чувственности, таинственности, азарта и авантюризма, похоти, алчности, лжи и непорядочности, опасной игры с законом, любви к свободе, череды тёмных и скандальных поступков.
Помимо странствий, приключений, скандалов и дуэлей, в этой рукописи есть много историй об особых сражениях и победах.