Клиффхэнгер

Астровская Настасья

Он обычно говорил:

– Дело сделано! Ты заслужил награду!

Или:

– Замечательно! Поразительно! Невиданно!

Но чаще всего от него можно было услышать:

– Можно еще десять минут поспать. Десять минут точно ничего не изменят, все нормально…

Он иногда хандрил или капризничал, перебивая какой-то важный мысленный поток вроде «рис, сахар, шампунь, курица, растительное масло…».

В общем, с ним тоже приходилось нелегко.

Был еще третий голос. У него имени не было. Скорее всего, его звали Лев.

Он успокаивал Злобного и Дружищу, разводил их по углам, мирил, создавал из их тезисов и антитезисов синтезы и всем этим жил.

Просто не было, иногда хотелось забыть про все дела, уехать куда-нибудь в дикое место, забраться на скалу и, выдохнув с облегчением, слушать тихий звон воздуха и умиротворение…

Но, конечно, через десять секунд молчания Дружище скажет:

– Красота-то какая! Интересно, а если вниз камешек бросить?

– А если тебя бросить? – ехидно отзовется Злобный.

Он, кстати, потом примерно так и сказал.

Лева шел к Пашке, который собирался сказать ему что-то важное, и с каждым шагом все больше унывал.

Ну, что Рогожкин может сказать? Ничего нового. Денег нет, кина не будет, можно даже бумагу не переводить.

– Может, вообще к черту это все бросить? – отчаянно предложил себе Лева.

– А может, тебя куда-нибудь бросить? – сварливо ответил Злобный.

– Ну вот, блин, опять, – заныл Дружище. – Чего ты злой такой? Ну, не получается у нас, где нам такого спонсора взять? Может, подскажешь, где живет, как зовут?

– Спонсор будет! – просиял Паша, распахнув Леве дверь.

Басин молча смотрел на него несколько секунд.

– И как его зовут?

– Макгаффин, – ответил Паша. – Джон.

– Как? – брови Басина совершили какой-то этюд.

– Джон, – повторил Рогожкин.

– А, – усмехнулся Лева. – Понятно. Как Константина. Так и запишем…

Лева и раньше знал, что его жизнь – весьма абсурдное мероприятие, поэтому главное – не задумываться, а просто делать.

Потому что до этого все ограничивалось какими-то невнятными диалогами.

– Паш, поверь мне, я напишу такое, что тебе и не снилось, – заявлял Басин.

– И слава богу, а то мне иногда русалки с щупальцами снятся, – отзывался Рогожкин.

И очень хорошо они друг друга понимали, как понимали и то, что великие фильмы, вроде тех, что собирается создать Лев, в прокате много не собирают.

Нужен был кто-то, кто захочет финансировать искусство.

Когда появился Джон Макгаффин, Басин должен был сразу обо всем догадаться. Но не догадался. Видимо, не хотел.

Он был переполнен своим творчеством, оно бурлило и норовило выплеснуться. И Лева не смел сопротивляться этой стихии – настолько, что даже эта формулировка не заставила бы его поморщиться.

И он уже видел свое имя в титрах, свои фотографии повсюду и сотни юных талантов, жаждущих обучиться у него мастерству. Только вот это был финал.

Всего остального не было.

Сценарий начинался – и тут же заканчивался, находя пристанище в мусорной корзине – электронной или пластмассовой.

Сценарий, который прославил Льва Басина из будущего – захватывающий, остроумный, безупречный – в унылом сегодня просто не существовал.

Может быть, он просто разучился их писать? Весь его предыдущий скромный сценарный опыт строился на том, что он видел кино внутри своей головы.

Лев смотрел внимательно, ставил на паузу – и записывал. И уже неважно было, кто и как снимет это потом, вырежут ли восемьдесят процентов остроумных диалогов, украдут ли половину выделенных на съемку денег и смогут ли актеры оправдать название своей профессии в полной мере. Главное – в голове Басина прекрасный фильм уже состоялся. Даже если работа займет дни, а результат будет длиться пару минут, в этом есть смысл.

А теперь… Может, нужно оставить попытки сразу выдать шедевр. Может, нужно писать что-нибудь? Мысли, интересные сочетания слов, характеристики героев, диалоги неизвестных людей…

Но беда была велика: либо у Льва больше вообще ничего не получалось, либо ему просто вообще ничего не нравилось.

Одна попытка, вторая, третья, Пашины просьбы постараться, алкоголь шесть раз в неделю, еще и Нася ушла…

Черт. Нася.

Кажется, увлекшись страданиями по литературе, Лев и правда забыл про жену.

Очевидно, ей это не понравилось.

В канун Пасхи Нася покрасила яйца, испекла кулич и собрала вещи.

Стояла на пороге.

Басин, до сего момента писавший очередную неудачную часть неудачного целого, вышел в коридор и смотрел на нее.

– Ухожу я, – сообщила Нася.

– Т-ты чего, – от неожиданности Лева даже стал слегка заикаться, – куда, зачем…

– К маме поеду, – она пожала плечами. – Так правильно будет.

– А я? – глупо спросил он. – Я же… не смогу без тебя.

– Посмотрим, – вздохнула Нася. – Яйца, кулич – на столе. Все будет хорошо. Христос Воскресе.

– Уже? – слабо улыбнулся Лев и посмотрел на часы.

Была одна минута первого.

Была одна минута первого, когда Нася тревожно засобиралась домой.

Тогда она, вообще-то, не была еще Насей, она была Настей Зиминой, подругой Пашиной жены, и было ей двадцать три года.

Они пришли в бар впятером – Басин, Паша с Иркой и две ее подружки, Настя и Аня.

Сидели, болтали, потом Анька уехала домой, Рогожкины и Лева с Настей продолжали общаться, и в полночь Настя вдруг сообразила, что ей уже до дома добраться будет непросто. Автобусы не ходили, такси почему-то отказывалось ехать.