Клиффхэнгер

Астровская Настасья

– Понимаю, – ответил Басин.

Это была одна из тех вещей, которые лучше было бы не понимать, но – из песни никак не получалось выкинуть слова. Страшная история, которую можно описать парой фраз: у меня был друг. Потом его не стало.

Неважно, что этот друг не был человеком, для души, в которой утрата проделала здоровенную дырку, это все равно. Ужасно разойтись с кем-то, кого любишь, в разные стороны – но знание, что он где-то живет свою прекрасную жизнь, всегда радует. А если он эгоистично бросил тебя – да и всех остальных, кто шел с ним – навсегда… Хотя, не навсегда. Мы же все не живем вечно.

Нася говорила про это так:

– Это такая штука, которая всегда с тобой. Когда ты переживаешь чью-то смерть, боль не проходит. Вообще. Никогда. И каждый раз, когда ты будешь вспоминать об этом, тебе будет плохо. Это как болезнь, которую нельзя вылечить, и все, что ты можешь – принимать обезболивающие. И у тебя будет много обезболивающего. У тебя будут рассветы и закаты. У тебя будут моменты. У тебя будут люди. А потом ты узнаешь, что эта боль – просто часть жизни, просто то, на чем можно не фокусироваться. Вот так вот, простая и бессмысленная жестокость. Бьют тебя палкой и говорят: ну, подумаешь, побили палкой. Всех палками бьют. Ты не переживай, сколько еще в жизни такого говна будет…

И она плакала, потому что снова переживала боль, а Лева обнимал ее – и тоже переживал свою боль, и оба были друг другу лучшим обезболивающим.

У них была прекрасная жизнь, и они шли по дороге вместе. Какая удача.

Вечером объявился Рогожкин. Позвонил, сообщил, как всегда, в своем стиле:

Конец ознакомительного фрагмента.